Алхимия вечности
Шрифт:
— У меня никого нет, — говорит она, ветер развевает волосы позади неё.
Я дотягиваюсь до её тонкого плеча, заглядывая в глубину зелёных глаз.
— И того парня в баре?
— Особенно его, — отчаянно произносит Тарин.
Я понимающе киваю.
— Ты не найдёшь комфорта в смерти. Это пустота. Это ничто. Если ты хочешь уйти в небытие, умирай. Если ты не хочешь быть одинокой, значит, ты все ещё жива. Значит, надежда есть.
— Кто ты? — спрашивает она. Ветер доносит её голос до меня.
Я думаю о своей неестественно длинной жизни — детстве в Лондоне, плавании в море на юге Франции, переезде в Сан-Франциско в 1960-х — и пробегаю по всем
— Никто.
Она делает шаг от меня — и ближе к краю. Я смотрю на твёрдый блестящий тротуар сорока футами ниже.
— Тарин, — быстро говорю я. — Ты не можешь летать. Звёзды — не твои друзья. Спустись вниз. Вернись в бар. Найди кого-нибудь.
Она колеблется, прикусывая губу.
— Я не могу обещать, что не вернусь сюда позже.
— Хорошо. По одному решению жить за раз. Когда придёт время умереть — действительно придёт, — ты будешь знать.
Тарин подходит ко мне, и я кладу руку на её плечо. Впервые я вижу страх в её глазах. Хорошо. Страх пробуждает желание жить.
— Спускайся вниз, — говорю я ей, слегка подталкивая. И она идёт — её маленькие руки держатся за лестницу, — двигаясь медленно, пытаясь не упасть.
Я прикладываю руку ко лбу, наблюдая, как Тарин исчезает в туманной ночи. Когда она пропадает из поля зрения, выдыхаю сдерживаемый всё это время воздух. Две, если считать Клаудию. Это не сотрёт все те отнятые мной жизни. Но хоть что-то.
Я подхожу к краю, повторяя шаги Тарин. Если разбежаться и подпрыгнуть, то можно долететь до воды. Но сперва я, порывшись в сумке, достаю книгу Кира. Это знание умрёт со мной. Кожаная обложка, сияющие голубизной бриллианты. Напоминание о глазах Кира — я вижу их в каждом оттенке синего. Сегодня они льдисто-синие, словно заснеженный пик ледника. Но при первой нашей встрече их оттенок был совершенен. Насыщенный цвет утреннего предрассветного неба. Одним плавным движением я с силой бью книгой о металлическую платформу у моих ног, и замок отлетает.
Страницы плотного гладкого пергамента. Запах возвращает меня во времена, когда я сидела с отцом в его кабинете за работой с бумагами. С замирающим сердцем я понимаю, что гореть она будет долго. Отец рассказывал мне, что пергамент сделан из животной кожи — не из растительных волокон, как современная бумага. Вот почему книга-ровесница Кира до сих пор здесь.
Я вожу рукой по поверхности страниц. Беспорядочные обрывки латинского, греческого и староанглийского, несколько неизвестных мне языков, смешанные с астрологическими и научными символами: результат исследований алхимии Кира. На одной из них набросок двух людей, соединённых шнуром-пуповиной. Он был кропотливо заштрихован металлическими чернилами. Я знаю по себе, каково это: серебряная нить, соединяющая душу и тело.
Если мне не придать её огню, значит, я заберу её в море. Вода сделает своё дело: смоет все чернила. Прижимая книгу к груди, я жмурюсь, капли слёз скользят, вторя словам прощания — моему ковену [19] , Инкарнации; Шарлотте; моей матери, которой я никогда не скажу «прощай» в первый раз. Я наслаждаюсь моментом, пока ветер гимном свистит сквозь подъёмный кран.
Я готова.
Но опережая мой первый шаг в воздух, до ушей доносятся визг шин по асфальту и звон разбитого стекла, разрезая, словно выстрел, ночь. Испуганный крик девушки. Я резко оборачиваюсь. Может быть, только одна причина этих звуков: автокатастрофа — со смертельным исходом.
19
Ковен (англ. coven) —
Тарин.
Глава 8
Последующая тишина оглушает, нечто внутри меня стремится к лестнице. Я должна увидеть Тарин ли это, увидеть, потерпел ли мой аскетизм [20] , моё последнее действие на Земле, неудачу.
Время — это моя сущность, моя сила убывает с каждой секундой, поэтому я бросаю книгу в сумку на подъёмном кране, а затем спускаюсь вниз. Мои кроссовки скользят по ступенькам, и дыхание обрывается. Я, шатаясь, иду по пустынной улице.
20
Аскетизм — религиозное учение, проповедующее крайнее воздержание, умерщвление плоти как путь к достижению нравственного совершенства, путь к общению с Богом; религиозное подвижничество. Отказ от жизненных благ и удовольствий; крайнее воздержание во всём.
Запах дыма и жжёной резины смешиваются со смрадом пролитого бензина. Мой пульс подскакивает, ноги дрожат, а перед глазами снова расплывается. Я сворачиваю за угол и спотыкаюсь о выбоину в асфальте, подвернув лодыжку.
— Чёрт, — бормочу я. На глаза попадается машина. Пламя рвётся из дыры в капоте, бросая оранжевые тени на ржавые двери погрузочного дока. Машина стоит вертикально, но паутина трещин на лобовом окне означает, что перед остановкой машина хотя бы раз перевернулась. Я чувствую медный привкус крови. Это вызывает головокружение, подавляет — она повсюду.
Я хватаюсь за ручку водительской дверцы, собирая остатки сил, и дёргаю. Ничего не происходит, и на долю секунды я ощущаю, что меня нет в живых, что девушка-призрак пытается — смешно — двигать объекты в физическом мире. Я закрываю глаза, представляя незащищённый от ветра кран, и собираюсь для последнего рывка. Металл скрипит о металл, посылая вибрации по моей руке и, в конце концов, дверь открывается.
Дыхание перехватывает, облегчение смешивается с ужасом. Это не Тарин, а молодая девушка приблизительно шестнадцати лет, спутанные светлые волосы и серебряный браслет на загорелом запястье. Кровь течёт по её лицу, впитываясь алыми распустившимися цветами в расшитую на манер крестьянки блузку.
Она не умерла — жилка на её шее всё ещё пульсирует, — но близка к этому. Её правые рука и нога, кажется, сломаны, как и шея; кровь сочится из раны в голове. Вверх и вниз, вверх и вниз, её грудь вздымается и опускается со слабыми, жалкими вздохами. Она кашляет, и капля крови стекает из уголка её губ. Ещё один вздох. И ещё один, равнодушный и обречённый.
В тумане я прикладываю два пальца к её шее. Пульса нет. Слабый голос в моём сердце говорит, что ей уже не помочь, но я крепко обхватываю руками её талию. Лязгает металл, когда мне удаётся вытащить её из машины и положить на асфальт. Я могу только надеяться, что не наделала новых переломов. Она маленькая, но моя слабость столь велика, что я практически почернела от усилий. Я становлюсь на колени и отклоняю её голову назад.