Алиса Длинные Ноги
Шрифт:
Однажды, я пировал в корчме – порывистый, чрезвычайно боязливый, – швырял бочки с едким перцем в глаза наёмников; но забава меня не тешила, лишь прибавляла печали и покрывала паутиной паранджи.
Вошёл колдун, заказал себе бочку фиолетового крепкого – с избытком, чтобы не ходить за каждой каплей, когда танцовщицы возжелают промочить горло – пустыня у девушек во рту, а желудки – бездна!
Я – сильный, могучий, гора – насмехался над колдуном, строил ему рожи, два раза ударил по спине, но не пробил панцирь красоты креола.
Наконец, колдуну надоели мои выпады – всё
«Огр, трижды тщеславный, глупый, с плечами-коромыслами!
Ты же не девица деревенская, чтобы на коромыслах воду в ведрах из колодца на забаву добрым молодцам – все парни красавцы, в сафьяновых красных сапожках, в батистовых рубахах – носить.
Научись курить по душам с индейцами, возьми в рабство их жен – трубка Мира тебе поможет во время прелюбодеяния!
От индейских жен исходит свет необыкновенный, свет вины перед бизонами; я этот свет в колбочки собираю, храню до путешествия в ад!
В трудах, в мучениях я строю новый Мир; вы же, людишки, науку не уважаете, а лучшей из шуток полагаете – заснуть во время пьянки!
Устаю, ноги подкашиваются, прекрасный пол кажется полом уродов, и иногда мозаику на полу я принимаю за обнаженных вакханок в дубовых бочках.
Расслабляюсь с женщинами – имею право, потому что — заслужил, и золота у меня хватит на тысячу тысяч балаганов с красавицами длинноволосыми, змеи у них в волосах, но людям кажется, что – косы!
Забираю тебя на службу себе – будешь из трактиров носить фиолетовое крепкое в мой мрачный дворец отчуждения и уроков материнства!
Туда-сюда, как великие борцы поступают: чем больше ступенек с ведрами на плечах осилят, тем мощнее их дух и ум!
Не вероломствуй, огр, бери бочку и кати в гору, Сизиф с жирными ляжками тяжелоатлета!»
Заколдовал меня злой волшебник, подчинил, не нагнул, а я ожидал, что надругается надо мной, как над певицей, но не суждено, талой водой смыло мои мечты.
Первую бочку я в логово колдуна принёс — матушки леших, что творится в лабораториях и пещерах – эльфы за тысячу лет не придумают подобного: конфеты, шоколад, тонкое душистое бельё, фрукты диковинные, яства мясные и рыбные – рыбаки не видывали подобных рыб с семью ногами.
Обнаженные танцовщицы и певицы свободно разгуливают по хоромам колдуна, золото считают, кушают, пьют – прорвы, хохочут, ноги выше головы поднимают – и это колдун называет отдыхом для своего тела и разума!
«Капризные вы, алкоголички!» – я закричал неожиданно тонким голосом, потому что завидовал удали колдуна, его размаху и богатству – мне за миллион лет столько не награбить, сколько дамы во дворце проедали за одну ночь!
Таскал на горбу бочки с фиолетовым на гору, это время не забуду, хлопотное, без дружеской атмосферы, без драк в корчмах, словно колдун не просто меня заколдовал, а с издёвкой, с заковыркой – народной дубиной ему по темечку.
Я удивлялся – злой волшебник переправляет яства по воздуху, через порталы, а фиолетовое крепкое в бочках я ношу на спине – даром, по-лошадиному, но – не эффективно, рогатым ядовитым курам на смех!
Нашёл время, подловил колдуна –
«Колдун, ты настолько старый, что забыл отчий дом со ставнями на Восток! – дрожу от волнения, машу руками, отгоняю гарпий, а обнажённые танцовщицы взор мой закрывают прелестями Багдадскими. – Неужели, за всё время ты не нашёл эликсир Правды?
Не познал Истину?
Не приблизился к своей розовой мечте детства?
К чему бесшабашные пиры с наглыми голыми девушками, если на душе кошки чёрные с чертом ругаются, а в сердце – Вечная Мерзлота Бездушного Космоса?»
Я сказал, прикрылся танцовщицей – чтобы молния гнева её поразила, а не меня; теплая танцовщица, из костей и мяса, хохочет, улыбается, извивается в моих руках белой фатой, но и хулит сквозь смех, называет несостоявшимся, несамодостаточными нищим батраком!
Колдун на меня зло посмотрел, ничто не ответил, а затем, будто сдули его, сожгли, а часть пепла погребального растеряли; сгорбился, постарел моментально, махнул рукой – и все обнаженные танцовщицы исчезли, словно их дымом из пушки сдуло.
Но с тех пор норму подачи фиолетового крепкого увеличил в три раза – мне назло, чтобы кости трещали деревьями в мороз.
Я тужился, крепился, бегом поднимал на гору тяжеленые бочки, а злодей их выливал в арык, шевелил губами, словно хотел проклясть меня навеки, но ничего не говорил, трудно ему без голых баб, а призвать обратно не хочет, стесняется моего обвинения – Истину и Правду не нашёл, цели жизни не достиг, тогда и женщины – пух, а не телеса.
На второй год я обессилел, похудел, сквозь игольное ушко проходил, уподобился эльфу без проблесков сознания.
Чувствовал, что жизненных сил осталось на несколько марш-бросков с бочками фиолетового, а дальше – тьма, забвение, и свет в конце туннеля, но свет не Райский, а – чёрный свет, костры адские мне путь укажут к котлам с кипящим маслом и сковородками с раскаленными ручками; тягость беременности меня мучила, хотя я мужчина.
Принёс очередную десятипудовую бочку фиолетового, перед колдуном стою, качаю остывшей головой, украдкой ворую со стола вареный горох, томлюсь курицей во щах.
Колдун робко на меня смотрит, почувствовал угрозу, но не понимает – шучу ли я, запор ли у меня, и соблазнит ли меня новый поход за фиолетовым крепким – так рабу каменотесу за усердие надсмотрщик дарит тележку с камнями.
«Непонимание стоит между нами, орк, бесчувствие, и оно – не обнаженная танцовщица на столе среди бутылок с фиолетовым крепким!
АХ! Ножку грациозно поднимет, и гусарским шагом – топ-топ – загляденье, розы в душе поднимаются!
Ты бранил меня, укорял, что я с женщинами пирую, а о Правде и Истине не задумывался, пропустил цель своей жизни, а пятна истории замазываю пирами, теряю сознание от алкоголя, ищу себя в нагих красавицах.
Если бы ты родился красавицей деревенской с огненным румянцем на ягодицах, то не хулил бы меня, зеленое полено!