Алиса Длинные Ноги
Шрифт:
Все беды мои от напольных часов с адской кукушкой, имя ей – Безнравственность!
В молодости я жил по белым законам, Добро людям приносил, не прелюбодействал без нужды – не спускал глаз с красавиц, но и руку на них не поднимал, лишь золотыми яблочками одаривал.
Колдовал, да, колдовал часто, но во имя Добра – крестьянам наколдовывал высокий урожай зерновых, коровам – ошеломительные удои шестипроцентного молока, девушкам – богатых женихов, мужикам – покладистых очаровательных умных жён, похожих на мраморные книги.
Одежды
В тот злополучный день я наколдовал купцам лёгкую дорогу, высокий барыш, счастье и благоденствие, будто мёдом каждого намазал с шоколадом.
В прекраснейшем настроение бродил по замку – в те времена из белого золота замок – блистал, радовал глаз Зайца Счастья!
Неожиданно — будто на грудь кормилицы – наткнулся на чёрную дверь в стене – родинка на бархатном поле тела Снежной Королевы!
Непорядок, если в золотом замке – чёрное, уродливое, с волосами.
Три часа я с предельным напряжением стоял возле чёрной двери, уговаривал себя не принимать необдуманных решений; не открыл бы дверь – к чему чёрная бородатая дверь, если в замке много других дверей из золота?
Мыши пугались на меня глядя – настолько я изменился возле чёрной двери; догадывался, что не ответ на вопрос – Для чего я живу? – находится за дверью; в то время я стоял одной ногой в разгадке этого вопроса, и жизнь моя подчинилась бы Солнцу, обрела бы смысл, потому что я бы узнал: Кто я и почему пришёл на Землю плодородную?
Не открыл бы, если бы не феи и гномы; феи летали, настырничали, в очи лезли, а гномы кирками меня по пяткам били, ворчали, что я стою на изумрудах, мешаю добыче полезных ископаемых, называли меня собакой на сене, но у меня даже хвоста нет, потому что я не собака и не дракон.
Голова у меня закружилась, сердце омертвело – нечаянно на гнома наступил, раздавил его в лепешку, потерял равновесие, за крылья феи ухватил, оборвал крылья, и фею погубил, не родит она мне сына златоглавого, Кремлевского.
Упал на дверь, она распахнулась объятиями больной куртизанки, с чмоканьем половозрелых губ вобрала меня в себя!
Я ввалился в чулан – освещение естественное, радиоактивное – мошонка отвалится через час, словно спелый грецкий орех.
В кладовой – часы напольные с кукушкой — кукушка – отвратительная в образе лихоимца — прокуковала тринадцать раз – час дня!
Я вздрогнул, схватился за заколдованное сердце – нет во Вселенной загадочнее и страшнее часов с кукушкой; Мировой океан расступился, когда Евсей нёс на плечах напольные часы с кукушкой; гора Коловрат сошла с места своего и пошла навстречу Ахмеду – продавцу часов с кукушкой!
Кожа моя застыла, лицо омертвело, на руках появились зеленые чешуйки порока.
Я надеялся, что часы с кукушкой – проблеск моего воспаленного сознания, плод воображения, результат неумеренных
Руки мои удлинились – не по моей воле, а по безмолвному приказу часов с кукушкой, лианами достигли часов и завели их на ключик из радиоактивного свинца.
В тот же миг я почувствовал себя нездоровым, гнуснейшие мысли посетили голову, зубы вылезли из тонко очерченного рта; я преобразился без помощи чёрта.
Помню, чёрт заглянул в каморку, увидел меня и часы с кукушкой – обомлел, жеманился, робел, испугался лукавый часов, убежал, хвостом сшибал семисвечники.
Замок преобразился – почернел, будто от горя; но я знаю – адский замок, поэтому – угольно-ископаемый, динозавр моему замку покровитель!
С тех пор нечестность, криводушие, скрытность овладели мной – так насильник купец овладевает горгульей; мечта узнать цель жизни – затерлась, отдалилась, улетела на комете Галлея.
Я творю зло, без башмаков танцую на оргиях, заставляю орка таскать фиолетовое крепкое на радость водяным – пустое всё, не приближает мою мечту, и не знаю мечту, но чувствую сердцем, чёрным сердцем вурдалака, – колдун постучал баклажаном в грудь, искал сердце, – что отдаляюсь от Правды и мечты — так раненый гусь отстаёт от стаи».
Замолчал, закручинился, присел в чёрный трон, голову на грудь свесил, словно гроздь черного винограда.
Я подошёл, и с размаха, с удали молодецкой тяжеленую бочку с фиолетовым крепким на голову своего поработителя опустил, даже запел в ликовании, удивлялся – почему я раньше не задумал убить колдуна, а работал, словно у меня в ягодицах сто лошадей.
Колдун в агонии вскинул разбитую голову, погрозил мне крючковатым пальцем-спицей, прохрипел с надрывами сельского старосты:
«Аллегория!» – и помер бедолага, бесконечность наложницей легла между нами.
Он в аду, а я – в Раю!
За службу я взял золото из казны злодея, и подыскивал себе волшебный атрибут; замок после смерти колдуна затрещал, рушился надеждами горбатой девушки на свадьбу!
Я ухватил со стола крендель, скушал с непередаваемым прискорбием рокового воина; ничего не успел волшебного прихватить, выбежал из замка, будто мне черти пятки лижут.
Кручинился, с грустью неподкупного рыцаря брёл полями и лесами, через месяц вышел к городу – Светлоярску!
Встал перед стражниками у ворот, руку в карман опустил, отыскиваю мелкую монету – плату за вход в город, а рука-шалунья мошонку чешет, к монетам не тянется, безобразница.
Стража на меня странно взирала – оборванные поэты в форме стражников, худые, с выпирающими животами афроэльфийских беженцев.
Я по привычке ожидал, что изобьют меня, осмеют, палками в шею прогонят, побранят, что зеленый пытаюсь влиться в коллектив живых мертвецов, химер, драконов, ведьм.