Алистер
Шрифт:
Второй. Это относится к тем, кто чуть старше. Элементарно, я заметил, но логика-то присутствует железная. Но есть также одно но, что отличает их от двух остальных, почему второй отпадает из списка моих любимых: они стремятся понравиться Виктору. В общем, хорошо выполняют поставленную им задачу без запинки и без задоринки. Боятся экспериментировать, но вникают в систему мира и ведение жизни людей, а зовут их Рядовыми.
Третий. Они являются старшими, а значит, самыми опытными, они знающие служащие и лучше всех выполняют свой долг. За ними не нужна слежка, но когда третьи позволяют себе те самые эксперименты, то бишь нарушение
А этот Проводник Ранний.
Он хоть и первый тип, но больно уж себя выдаёт. Я, на котором маска, привлекаю к себе меньше внимания, чем его трясущаяся рука. Отдаю должное (не ему), что в конце миссии его беспрецедентно забудут, но вот сейчас это совсем не на руку. Ранний тянется к переднему сидению дрожащей рукою, пальцы лихорадочно взметались из стороны в сторону. Соседнее кресло было свободным, понятно почему. Чувство, что он потерял связь со своим телом. На ранних стадиях много чело может произойти, но связка с физическим телом является главным фактором нашей деятельности в данном мире, Тихом.
Он уже почти нависает над бедным человеком, что и не подозревает, какая участь скоро ему выпадет.
К тому же это не просто человек, это его клиент.
Что он творит вообще?..
— Кхм-кхм! — я вскочил с места и откашлялся для виду — тот отпустил плечи. — Боже, извините, сердечно, — хватаюсь за сердце и в извинении раскланиваюсь, чем получаю немного осуждающий, косой взор от Куросавы, притворяющимся со мной незнакомым. Но коли пассажиры вняли моё раскаяние, извинился ещё раз для верности и прошёл к Проводнику, устраиваясь рядом.
Кстати, мне очень приятно, что дети в автобусе на меня смотрят с крайним интересом. Даже если в маске дело, я всё равно крайне доволен, ибо она часть меня.
Ну что ж, возвращаемся к Раннему. Я протягиваю ему руку, сняв перчатку.
— Как же ты долго не появлялся, Мартин, — с умеренной громкостью, позволительной для столь людного места, приветствую Мартина, если он вообще Мартин.
— Здравствуйте, но мы же не…
Но это не оправдывает того факта, что ты пожал её. Я тяну его на себя, с безобидной угрозой шепча на ухо:
— Эта девушка в полной безопасности, и ты сам об этом прекрасно знаешь, — я имею в виду ту, к которой он тянулся. К счастью для меня, он расслабился, однако глаза его не переставали мерить потолок. Погодите, он не отрицает, что его зовут Мартин. Теперь я имею полное право это так называть. — Молодец, — более удовлетворительно. — Я могу тебя отпустить? Отвечай, и, пожалуйста, внятно. Это обязательно. Давай.
Я совершенно серьёзно отношусь с таким ситуациям. Мы не люди, получается, мы гораздо непредсказуемы, чем они. И приходится нам справляться в одиночку, что бы ни произошло и с физической точки зрения, и с духовной.
Ранний будто готовился к тому, чтобы выдавить из себя минимум, потому что максимум он свой либо использовал, либо решил оставить напоследок. Он полностью повернулся ко мне, лицом к лицу. Я заметил, что у Мартина серые глаза да острые скулы, ему шло. Виктор, а ты не лыком шит. Честно, не удивил.
Я схватил того за плечо и коротко улыбнулся.
— Да, можете. Со мной скоро всё будет хорошо, — Мартин выполнил свою первостепенную обязанность: произнёс внятно, не заикаясь. — И, кстати, я Ной.
— Простите незнающего, Ной. Надеюсь, — я оглянулся взад-вперёд, — вы поняли, зачем я устроил весь этот концерт.
Думал, он затянется. А Рю к этому моменту наверняка успел забыть о моём существовании. Воспользуемся же этим!
До нашего прибытия ещё час, — который бы я потратил на Рю с полной отдачей, — и у меня появился сговорчивый спутник. По крайней мере, парень сейчас, ожидаемо, не в духе, и подходить к нему — не лучшая идея. Он не захочет слушать меня ни под каким напором. Моя задача не заключается в том, чтобы заставлять клиента открывать душу. Это происходит само по себе, соответственно, я дождусь просветления в молодой головушке, засветится ли она ради меня.
Ах, как неожиданно, всё сводится к тому, что я останусь здесь. В некотором роде это и есть эксперимент, непозволительный Ранним. Если посмотреть, то клиент Ноя никуда не собирается.
Весело получается. Два чудика в одном автобусе сговорились и не собираются взять его штурмом. Нонсенс!
— Это он? — Ной указал на Куросаву. — Твой клиент?
— А ты наблюдательный, я посужу, — выдал я не едкую усмешку. — Алистер, — а теперь пришло время нормально пожать руки, в чём он мне не посмел отказать.
Вообще не принято, чтобы Проводники контактировали под каким-либо предлогом, но мне кажется, что я почему-то обязан сидеть рядом с ним. Предчувствие меня удерживает. И для Раннего Проводника тот слишком уж ярок. Они, по сути, должны вести себя наподобие роботов, твёрдых, бесчувственных, металлических машин, в своём роде быть смазанным механизмом.
Я крайне надеюсь, что это уяснит мой новый сосед.
Если говорить начистую, то нам просто нельзя контактировать. Это является нарушением одного из списка правил Проводников, составленным, разумеется, самим Виктором. Но, как я уже замечал ранее, мне подвластны эксперименты, с которыми тоже лучше не переборщить. Я просто посижу тут и пригляжу за ним, а то выглядит, как будто барашек выбился из стада. Негоже бросать своих, особенно если «свой» — младший.
Я не поворачивался к нему с той секунды, как произнёс своё имя, а он и не просил ничего говорить. Такое благодатное молчание наступило в автобусе, слышны всего лишь абсолютно все шорохи, шёпот, возня. Не знаю, близко ли мне это, но я бы ответил, что в карете совсем нет света, так что да, в современном транспорте также есть плюсы, но небольшие и совсем чуть-чуть.
Как всегда, я снова оглядываюсь.
Никто не выдавливает из себя ни слова, это первое, что бросается; всем безразличен вид из окна; благодаря мне некоторые дети успокоились, потому что их родители указывали на Ноя и предупреждали, что таким быть нехорошо. Нехорошо, ладно, без прикрас, запрещается. Они непрямым текстом это обсуждали с сидящими рядом бабушками, но в их голосе так и сквозило некое отвращение к незнакомцу. А дети не имели свободы слова и просто закрыли немного приоткрытые рты и больше не поворачивались к нам, лишь украдкой. Их интерес не пропадал к нам до такой степени, что они, не встречая препятствий на пути, вытягивали шеи на коленках у матерей, чтобы просто достать до моей макушки.