Аллигат
Шрифт:
— Нина Аркадьевна, что вы такое говорите?
Не женщина… Били слова раскатистым эхом в уши Ольги.
Не женщина… Надрывали гудением душу, заполняли сознание гнетущей тоской.
Не женщина… Топили в мутном омуте невыносимой сердечной муки.
Нина Аркадьевна сорвалась с табурета и, опрокинув его, упала перед Ольгой на колени. Схватила её руки, целуя. Слёзы прорвали плотину из слов:
— Отпусти
А Ольга… окаменела. Сдвинув брови, не чувствовала ничего: ни сочувствия к стоящей перед ней на коленях женщине, ни жалости к себе, ни сострадания к Сашке. Она ведь не женщина теперь: бесчувственная, жестокая, эгоистичная.
Не заметила, как Нина Аркадьевна вышла в коридор. Только услышала злобное:
— Хотя, что ты можешь понять, пустобрюхая. Теперь никогда и не поймёшь. Костьми лягу, а разведу вас.
От стука закрывшейся двери Ольга вздрогнула. Машинально подняла опрокинутый табурет. Вылила остывший чай из кружки свекрови, к которой та так и не притронулась. Тщательно вымыла с моющим средством фарфор, протёрла табурет, на котором сидела женщина и отправила в урну пакет с молочными гостинцами. Бесцельно сновала по убранной квартире, переставляя безделушки и фотографии на книжных полках.
Не хотелось вспоминать, каким трудным вышел разговор с Сашкой, как он упирался, и как ревела она, не представляя, как будет жить без него, своего Ботаника. Умирала от мысли, что его мать всё равно их разведёт, как и пообещала. Капля камень точит. Так и она будет капать на мозги единственного сына, пока не добьётся своего. Внушение — страшная штука. А Сашка… Что Сашка? Он сын и мать у него одна, а у Ольги никогда не повернётся язык сказать ему: «Не слушай, брось её, обойдёмся». У неё не хватит сил выстоять между матерью и её единственным сыном. Глубоко в душе она соглашалась с Ниной Аркадьевной: Сашка должен стать отцом своего родного ребёнка, а не приёмного. Сашка достоин счастья как никто другой.
И Ольга сдалась.
Через пять месяцев они, вымотав друг друга вспышками неприязни, чередующимися с приступами необузданной страсти, развелись с Сашкой. Он уже не цеплялся за неё, она — за него, в один миг став чужими людьми. Так бывает. Так должно было произойти.
Спустя полтора года она встретила его в центре города, где открылся новый супермаркет. Он шёл, довольно улыбаясь и бережно держа под руку молоденькую беременную женщину, жадно и некрасиво поедающую мороженое.
Ольга долго смотрела им вслед и… плакала. Завидовала? Пожалуй. Сашка скоро станет отцом и он уже счастлив. Она не держит зла на Нину Аркадьевну за те слова, которые она бросила ей в лицо в материнском отчаянии. Никогда не держала. Любая мать желает своему ребёнку только добра и всё делает для того, чтобы он стал счастливым. Ольга? Она не одна: есть сестра, племянник, родители, которые поддержат и помогут. Она спокойна и тоже по-своему счастлива среди книг и хороших людей, которые её окружают.
Лёжа без сна в чужой постели, Ольга
Всё не так!
Она может стать матерью! Её величество Судьба дала ей шанс стать счастливой, вселив её душу в опустевший сосуд чужого тела. Здорового тела!
Она вновь ощупала живот, убеждаясь, что ненавистного шрама нет. Впервые в этом новом для неё мире Ольга тихо рассмеялась. Она получила в награду тело — именно в награду и никак иначе! — и обязательно станет матерью. У неё есть муж, дом, материальные блага. Её ребёнок будет любим, и вырастет в достатке. Мечты побежали дальше. Она видела себя в окружении уже троих детей и, конечно, в обществе любимого и любящего её мужа. Но сколько она ни всматривалась в лицо мужчины, держащего её за руку, так и не рассмотрела его. Фигура смазалась и растаяла в голубоватой предрассветной дымке. Сон сморил, когда в ещё спящем доме не слышалось ни звука, но воздух уже наполнился запахами наступающего утра. Где-то скрипнула половица и стукнула дверь, потянуло дымком.
— Спит? — донеслось до неё издалека. — Позднее утро ведь. А чай? Пора…
Повелительный мужской голос перебил женский, бросив в ответ что-то угрожающее, и голоса стихли. Звякнула чашка, чиркнула спичка. Лёгкие «виконтессы» наполнились запахом ночной фиалки, а сознание — ожиданием чуда.
Глава 15
Мадди вошла в кухню, водрузила на длинный кухонный стол поднос с завтраком для виконтессы и убрала с него тарелки.
Кухарка застыла с солонкой в руках над формой для запекания, дно которой было уложено филе трески. В недоумении подняла редкие рыжеватые брови.
— Миледи что-то не понравилось? — спросила она, бегло осматривая нетронутую еду.
— Миссис Пруденс, миледи ещё спит, — ответила Мадди задумчиво.
— Время второго чаепития, а… её милости разве стало хуже? — захватив горсть соли, кухарка, не глядя, посолила рыбу. Выискивая на столе перечницу, повернула голову к судомойке: — Энн, подай хлебные крошки, мускат и петрушку.
Худенькая невысокая девушка лет восемнадцати — с голубыми глазами на рябоватом круглом лице и в низко надвинутом на глаза чепце — бросила в миску выпотрошенного цыплёнка, подала требуемое и внимательно прислушалась к разговору.
— Я бы не сказала, — пожала плечами Мадди. — Просто ещё спит.
— А почему уехала сиделка? И доктор Пэйтон не пожелал остаться до утра? Даже отказался от своего любимого рома, — допытывалась кухарка. Вытерев руки полотенцем и шмыгнув покрасневшим носом, она затянула туже завязки на переднике.
Уже несколько дней пятидесятилетняя миссис Пруденс чувствовала себя неважно. Несмотря на свой здоровый цветущий вид, последние два года она страдала одышкой. Теснота в груди и нехватка воздуха заставили её обратиться к доктору Пэйтону. Тот рекомендовал ей пить настой из цветков календулы.
— Так он же гонит мочу! — воскликнула она тогда, помня, как её сестра из деревни пила этот настой при воспалении в почках.
— Вам и надо гнать мочу для вывода лишней жидкости из организма.