Аллигент
Шрифт:
– Тогда мне, наверно, не следует тебе говорить, что Эрудиты всегда были моей любимой фракцией, говорит Мэттьюс, слегка улыбаясь.
– Правда? выпрямляюсь я.
– Почему?
– Я не знаю, мне кажется, что я с ними согласен. Если бы все продолжали изучать мир вокруг них, было бы гораздо меньше проблем.
– Я всегда была с ними настороже, говорю я, положив подбородок на руку.
– Мой отец ненавидел Эрудицию, так что я тоже начала ненавидеть эту фракцию и все, что они делали со временем. Но сейчас я думаю, что он был неправ. Или просто... необъективен.
– Ты сейчас говоришь
Я пожимаю плечами.
– И о том, и об этом. Так много Эрудитов помогли мне, когда я даже и не просила о помощи. Уилл, Фернандо, Кара - все из Эрудиции, и они - одни из самых лучших людей, которых я когда-либо знала. Они были настолько сосредоточены на том, чтобы сделать мир лучше. Я качаю головой.
– То, что сделала Джанин, никак не связанно с жаждой познания, которая ведет к жажде силы, как мой отец говорил мне, а связанно с ее бессилием по сравнению с огромным миром. Может быть, в этом смысле Бесстрашные были правы.
– Есть одна старая поговорка, говорит Мэттьюс.
– Знание - сила. Сила значит что-то плохое, как у Джанин... Или сила значит что-то хорошее, как у нас. Сама по себе сила не есть зло. Так что знание само по себе - тоже не зло.
– Кажется, там, где я выросла, относились с подозрением к обеим вещам. И к знанию, и к силе, говорю я.
– Отреченные считали, что сила должна быть только у тех, кто ее не хочет.
– Что-то в этом есть, отвечает Мэттьюс.
– Но может быть, сейчас самое время от этого подозрения отказаться. Он достает книгу из-под стола. Она толстая, с изношенной обложкой и обтрепанными краями. На ней написано БИОЛОГИЯ ЧЕЛОВЕКА.
– Тут все на довольно элементарном уровне, но эта книга помогла мне понять, что значит быть человеком, говорит он.
– Чтобы быть такой сложной, загадочной частью биологического механизма, и что еще более удивительно, иметь потенциал для анализа этого механизма! Это особый, беспрецедентный случай во всей эволюции. Наша способность знать о себе и о мире - как раз то, что делает человека человеком.
Он протягивает мне книгу и возвращается к компьютеру. Я смотрю на изношенную обложку и провожу пальцем по краю страниц. Он говорит о приобретении знаний как о чем-то таинственном, красивом и древнем. Я чувствую, что если бы я прочитала эту книгу, я смогла бы дойти через все поколения человечества до самого первого, и что я могу участвовать в чем-то гораздо больше и старше, чем я.
– Спасибо, отвечаю я, и это не за книгу. Это за возврат мне того, что я потеряла еще до момента, когда я бы смогла хранить это у себя с умом.
Лобби пахнет лимонными цукатами и отбеливателем, едкой комбинацией, которая прожигает мои ноздри, когда я вдыхаю. Я прохожу мимо растения в горшке - яркого цветка на ветке, в сторону общежития, который стал здесь нашим временным домом.
Когда я иду, я протираю планшет моей рубашкой, пытаясь избавиться от отпечатков пальцев.
Калеб в общежитии один, волосы у него растрепаны, а глаза красные из-за сна. Он подмигивает мне, когда я вхожу и бросаю книгу по биологии на кровать. Я чувствую тошноту, боль в животе и прижимаю планшет с заметками нашей матери ближе к себе. Он ее сын. Он имеет право читать ее журнал, как и я.
– Если тебе есть что сказать,
– Просто скажи.
– Мама жила здесь. Я выпаливаю это, как давнюю тайну, слишком громко и слишком быстро.
– Она пришла с окраины, и они привели ее сюда, и она жила здесь в течение нескольких лет, а затем отправилась в город, чтобы остановить убийства Дивергентов Эрудитами.
Калеб растерянно моргает. Прежде чем я потеряю мое самообладание, я протягиваю ему планшет.
– Ее записи находятся здесь. Дневник не очень длинный, но тебе следует это прочитать.
Он встает и дотрагивается до стекла. Он намного выше, чем он раньше был, и гораздо выше, чем я. В течение нескольких лет, когда мы были детьми, я была выше, хотя я и почти на год младше. Это было самое лучшее наше время, тогда, когда я не чувствовала, что он был больше, или лучше, или умнее, или самоотверженней, чем я.
– Как давно ты об этом знаешь?, спрашивает он, прищурившись.
– Это не важно. Я делаю шаг назад.
– Я рассказываю тебе сейчас. Ты можете оставить его себе, кстати. Я с ним закончила.
Он протирает экран рукавом и ловким движением руки переходит к первой заметке дневника нашей матери. Я ожидала, что он сядет и начнет читать, тем самым, закончив разговор, но вместо этого он вздыхает.
– У меня тоже есть кое-что тебе показать, говорит он.
– Об Эдит Приор. Пойдем.
Это именно ее имя, а не моя привязанность к нему, зовет меня идти за ним, когда он начинает двигаться по направлению к выходу.
Он ведет меня из общежития по коридору, в комнату, сильно отличающуюся от тех, что я уже видела в Бюро. Она длинная и узкая, стены заставлены книжными полками с одинаковыми серо-голубыми книгами, толстыми и тяжелыми, как словари. Между первыми двумя рядами стоит длинный деревянный стол и стулья. Калеб нажимает на кнопку, и бледный свет наполняет комнату, напоминая мне о штабе Эрудитов.
– Я проводил здесь много времени, говорит он.
– Тут хранятся различные данные. В том числе, некоторая информация об эксперименте в Чикаго.
Он рассматривает полки на правой стороне комнаты, перебирая пальцами корешки книг.
Он достает один из томов и кладет его на стол в открытым; на страницах много текста и картинок.
– Почему бы не хранить все это в электронном виде?
– Я предполагаю, что они хранили эти записи еще до того, как разработали сложную систему безопасности их сети, говорит он, не поднимая глаз.
– Данные на компьютере никогда полностью не исчезают, а бумага может быть уничтожена навсегда, так что ты можешь избавиться от нее, если не хочешь, чтобы информация попала в руки не тем людям. Иногда безопаснее, когда все распечатано.
Его зеленые глаза перебегают со строчки на строчку, он ищет нужное место; его проворные пальцы просто созданы для листания страниц. Я думаю о том, как он маскировался, скрывал эту черту характера, прятал книги между спинкой кровати и стеной в нашем доме в Отречении, пока его кровь не смешалась с водой Эрудиции на Церемонии Выбора. Я должна была догадаться, что он обманщик и доверяет только себе.
Я опять чувствую тошноту. Я с трудом могу терпеть его присутствие, дверь, еще больше сблизившую нас, и то, что между нами только стол.