Алло, милиция? Часть 3
Шрифт:
Он ехал в Москву на коллегию прокуратуры, совершенно не представляя, что его ждёт. Возможно — арест и отдача на растерзание КГБ за действия, дискредитирующие советскую правоохранительную систему. Либо отправка в психиатрическую больницу на принудительное лечение, ибо только ненормальный может заподозрить стражей законности в столь диких преступлениях.
На коллегии Генеральный прокурор Рекунков и его сотоварищи сидели мрачнее тучи, никак не могли взять в толк, каким образом милицейское насекомое из провинции смело раскрыть варежку, указывая на системные, а не разовые огрехи органа
Конечно, из московского прокурорского начальства не был бы осуждён никто. Но если предать дело огласке, а обстоятельства под определённым углом подать Андропову, по прокуратуре был бы нанесён сокрушительный удар, сильнее, чем по МВД, чей бывший министр Щёлоков застрелился, не выдержав прессинга.
Нет, прокурорские хотели и дальше носить большие звёзды, с удовольствием пить и вкусно закусывать. Для этого пришлось пожертвовать белорусскими разгильдяями, представив дело так, что, в соответствии с мудрыми указаниями партии об укреплении трудовой дисциплины, прокуратура сама у себя навела порядок.
Поздно вечером, около двенадцати, в хорошо обставленном доме на Сельхозпосёлке раздался пронзительно-длинный междугородний телефонный звонок. Егор, уже дремавший, подскочил к аппарату в одних трусах.
— Тётя Клара выздоравливает! — раздался в трубке радостный, немного глумливый и основательно пьяный голос Чергинца. Именно он перед Москвой придумал эту кодовую фразу. Естественно, сообщение о кончине «тёти Клары» требовало бы от Егора очень решительных действий.
— Правда? Всё в порядке?
Дремоту сняло как рукой.
— Правда. Отдыхай. Вернусь — расскажу подробнее… Ик! Тут хорошие люди, понятливые. Войну прошли. Генеральный завтра подпишет приказ о расследовании злоупотреблений в белорусской прокуратуре. Всё… Меня ждут… Товарищи.
Гудки.
Лейтенант завалился на кровать, но лежать не мог. Подмывало прыгать и даже орать.
— Что случилось? — спросила Элеонора.
— Мы победили.
Она приподнялась на локте.
— Не знаю кто и не знаю в чём… Но можно пустить на растопку тот кубометр бумаги в нашем сарае?
— Чуть-чуть погоди. Надо, чтоб написавшие липу в тех документах прочно обосновались в следственном изоляторе. И не в качестве прокуроров, ведущих расследование. Су-у-уки! Поделом!
Если бы Чергинца закатали в бетон, что совершенно не исключалось, Егору предстояло отдать кубометр Сазонову, а самому уволиться из УВД и ближайшие месяцы, если не годы, искать витебского нелюдя одному, а потом мочить. Теперь необходимость отпала, и он радовался от души: справедливость хоть в чём-то восторжествует в законном порядке.
Женщина знала один многократно проверенный способ, чтоб её мужчина выплеснул пар, стравив избыток энергии
Они лежали в темноте и не знали, что министр Пискарёв, разъярённый самоуправством своего заместителя, придумал как расквитаться, спровадив неугомонного полковника в Афганистан — организовывать службу Царандоя в Кабуле. Сыщик не отбрехивался от командировки, растянувшейся на годы, сам думал о ней, привёз кучу наград и последствия тяжёлой контузии от подрыва БТР. Но про подставу министра и про палки в колёса в деле расследования убийств под Витебском не забыл.
Много лет спустя один общий знакомый экс-гэбешник спросит Чергинца: почему ты не пришёл на похороны Пискарёва? Говорить, что не хотел слушать славословия в адрес покойника, тот не стал, поэтому ответил просто: не волнуйся, я и твои похороны пропущу.
Без лучшего сыщика республики поиски насильника затянулись, но когда были отработаны все зацепки, проигнорированные Жавнеровичем, гада удалось, наконец, задержать. Витебский маньяк Геннадий Михасевич получил пулю по решению суда. Сам Жавнерович вышел сухим из воды, попав под очередную амнистию как партизан Великой Отечественной войны. Вскоре после расстрела Михасевича умер своей смертью, сохранив все прокурорские регалии, но в позоре и бесславии.
Егор Егорович Евстигнеев остался служить в МВД БССР, позднее — в МВД Республики Беларусь, не сбежав ни в какой Израиль — даже слышать не хотел о своих прежних планах. Имел репутацию резкого, крутого, способного идти по головам или даже разбивать головы, но с каким-то особенным чувством справедливости. К 2021 году уже находился в отставке, решив отследить последние дни жизни Евстигнеева-старшего, отца Егора, рождённого в Москве. Со дня его смерти минуло более сорока лет субъективного времени. Вмешиваться в развитие событий не смел: если что-то изменить, московский студент-пятикурсник не пойдёт с доцентом Афанасием Петровичем в библиотеку, не провалится в 1981 год, у них с Элеонорой не родятся дети, у тех — внуки… Папу жалко. Но чему быть — тому не миновать.
Эпилог
Дом, подъезд, соседка с мопсом, консьержка…
Виденное это миллион раз, но в давно ушедшей прежней жизни, казалось кадрами очень старого фильма, ещё на видеокассете VHS, и неожиданно снова проступившими на экране. Даже больше чем на экране — наяву.
Отцовская «хонда» дремала у подъезда, не на стоянке. С виду — вполне целая, только со свежей царапиной на бампере. Когда-то предмет восторга, но, по большому счёту, автоутиль по сравнению с оставленным в Минске новым «лексусом».
Дверь подъезда открылась, и Егор увидел… себя. Прежнего. Возможно, в чуть улучшенном виде. Тогда, на пятом курсе, даже в мыслях не мог себе представить, что в восемь утра в выходной выскочит из подъезда и, разбрызгивая кроссовками талый мартовский снег, побежит к ближайшему школьному стадиону.
Похоже, новый владелец успел укрепить прежнее тело, довольно тщедушное. И тут ему надо сказать искреннее «спасибо». Благодаря его здоровым привычкам Егор сам начал вести правильный образ жизни в развитом социализме.