Алмаз темной крови. Книга 1
Шрифт:
Паренек, прибрав на палубе, уселся неподалеку и усердно гнул блестящую проволоку, оформляя контуры какой-то фигуры.
— Вот блажной-то! Неймется ему! И за что мне этакая морока…
— Да ладно вам, капитан, — и Амариллис постаралась улыбнуться послаще, — пусть его забавляется.
Когда восточный берег Каджи уже заметно приблизился, к короткоусому цвергу подошла Рецина. Глядя куда-то вдаль, она невзначай поинтересовалась:
— Что, сильно они тебя пороли?
— Да уж как умели… — и паренек виновато улыбнулся.
— А почему тебе колечко Амариллис глянулось?
— Да как же, госпожа… это ж алмаз темной
— И что ж в нем такого? камень как камень, ничего особенного…
— Что вы! Это истинная драгоценность! Алмаз темной крови хранит своего хозяина от смерти в бою… я еще удивился, почему его девушка носит… предупреждает о предательстве, придает сил уставшему. А еще я слышал, что есть легенда, будто все эти камни суть осколки одного огромного самородка, и в минуту смертельной опасности могут передать одному камню силу всего целого.
— Вранье… но красивое. Спасибо за науку… как тебя зовут?
— Где? — горько усмехнулся цверг, — здесь все больше гномьим ублюдком величают, или дармоедом…
— А отец с матерью?..
— Фолькетом они меня звали… подарочком…
— Так слушай, Фолькет. Пришвартуемся мы скоро, а вот разгрузимся уже затемно, это я тебе обещаю. Да еще у пристани подзадержимся ненадолго. Если в какую из наших повозок кто и прошмыгнет — вряд ли мы заметим… а в Эригоне, я слышала, есть ювелиры, охотно берущие подмастерьев, бывших в обучении у гномов… Ну, бывай, — и Рецина, хлопнув оторопевшего паренька по плечу, отошла.
…Никто так толком и не понял, что же такое случилось с лошадями. Уж Лорка и уговаривал их, и улещивал, что твоих красоток, и даже грозился перевести на прошлогоднюю солому — все бестолку. Упрямые животины как белены объелись, хотя где ее взять-то, посреди реки?! В общем, пока выпихивали их с парома, пока заново запрягали в еле выкаченные повозки, да еще у Лиусса что-то бабахнуло в сундуке… Капитан, получивший изрядную мзду, суетился больше всех, покрикивал, помавал руками, и вряд ли замечал что-нибудь дальше своего носа.
Фолькет прятался, как выяснилось, под одеялом Рецины. Когда артисты остановились на ночлег, она живо выпроводила паренька в повозку к Лорке, Орсону, Шонно и Арколю, где ему и предстояло спать до самого Эригона. Молодой цверг никому не доставлял хлопот, держался скромно, но не угодливо, и никогда не упускал случая помочь хоть чем-нибудь. Он вычистил Амариллис браслет Хранителя мелодий, попеняв ей на его исключительную, как он выразился «засаленность», отполировал Рецине весь ее немаленький арсенал, и провел настоящую ревизию всех ювелирных украшений труппы, исключая серебряные колокольцы. Целыми днями он чистил, чинил, напевая себе под нос незамысловатые мелодии.
Вторая неделя пути подходила к концу, когда вдоль дороги потянулись виноградники, а в воздухе определено запахло морем и суетой — это означало, что дорога, как и полагается любой дороге Обитаемого Мира, привела путников в Эригон баснословный — расположившийся в устье Каджи торговый центр западных земель.
Глава шестая. Праздники Третьего Лета
Даже самые преувеличенные похвалы в честь Эригона не были незаслуженными. Этот город по праву задирал нос и высокомерничал,
Перед тем, как соединить свои воды с горько-соленой влагой моря Покоя, Каджа распадалась на пять разновеликих рукавов, которые люди, не мудрствуя лукаво, назвали Большим, Указательным, Средним, Безымянным и, соответственно, Мизинцем. На них располагались корабельные доки, а ближе к городу тянулись бесконечные склады. На Большой привозили продовольствие и вина, на Указательный — ткани, меха, кожи… словом, тот товар, в который повелительно тычут дамские пальчики; на складах Среднего скучали дерево, пенька, и всякое другое занудство, вдоль Безымянного выстроились оружейни, а на Мизинце были самые маленькие склады и самая многочисленная охрана, поскольку товар там хранился легкоутаскиваемый и дорогой — пряности, благовония, душистые масла, лекарства…
На окраине Эригона подобно сотам лепились рабочие слободки, где по названиям таверн можно было определить род занятий их жителей: «Цепкий крюк» — у грузчиков, «Старик гвоздодер» — у ремонтников, «Недреманное око» — у складских охранников. Между собой слободки жили дружно, как кошка с собакой, однако случавшиеся с завидной регулярностью свадьбы, скажем, сына парусных дел мастера и дочери грузчика, позволяли решать мелкие несогласия в процессе раздачи ритуальных свадебных тумаков, плавно переходившем во вселенскую драку… а крупных несогласий там отродясь не бывало.
Главным украшением города была огромная торговая площадь, увенчанная дородной ратушей. В ней был великолепный, щедро украшенный позолотой зал, где собирался городской магистрат, там же, в зале поскромнее и построже, заседали судьи (все больше по торговым делам), на первом этаже, открытая для любого посетителя, палата мер и весов выставляла напоказ образцовые гирьки, портновские метры, стразы всевозможной огранки и тому подобное. Здесь же во всю стену красовался знаменитый свод «Правил честной торговли», слова которого были сложены из золотых, врезанных в каменные стены букв. Одно из правил гласило: «Если хочешь запутать покупателей, веди дела свои честно», другое советовало: «Не обманывай партнера чересчур уж хитроумно, ибо пока ты придумываешь свою хитрость, он сам успеет надуть тебя», а третье… впрочем, все они были хороши.
От площади разбегались улицы, мощеные темно-серым булыжником и содержавшиеся в почти идеальном порядке; по каждой из них можно было попасть в недурную гостиницу, трактир, или — если будет такая надобность — в веселый дом. В Эригоне ремесло объединяло людей не только в цехи и торговые ряды, но и в жилые кварталы: соседом ювелира был ювелир, или, на худой конец, златошвея, портные селились рядом с портными — и так далее.
В общем, это был богатый и процветающий город, пекущийся в основном о благах земных (храмов в Эригоне было раз-два — и обчелся), живущий днем сегодняшним и вполне довольный и самим собой и всем миром. И только одна-единственная деталь могла удивить восторженного гостя — здесь было чересчур много ветряков. Высокие ветряки окружали главную площадь, в каждом саду при богатом особняке поблескивали на солнце посеребренные лопасти, ветрячки хоть и попроще, но вполне пристойные, вертелись на городской окраине… и только один ветряк, самый роскошный (ходили слухи, что чуть ли не золотой), царящий на вершине ратуши, всегда, даже при сильном ветре, оставался неподвижным.