Алмазная грань
Шрифт:
— Папаня, спишь?
— Нет, сынок, думаю.
— Про уху? — с трудом выговорил трясущимися губами Мишутка.
Мастер привстал и посмотрел на сына. Мальчик, прыгая на одной ноге, старался побыстрее надеть штаны и дрожал от холода. Загорелые, почти черные руки Мишутки покрылись пупырышками гусиной кожи.
— Ума рехнулся? Как утопленник, синий. Кто же сидит столько в воде?
— А я не сидел — до другого берега плавал. Только погреться там забоялся: в стаде бык больно страшный, — надев рубаху, горделиво заявил Мишутка и сел на траву рядом
— Храбрый, оказывается. А если бы тонуть стал, реву немало было бы? Вот отхлещу — будешь знать. Доставай-ка удочки. Солнышко садится. Клевать-то будет теперь?
— Будет, — тоном взрослого человека подтвердил Мишутка.
Отощавший на казенном харче, пьянея от вольного воздуха, не торопясь шагал Василий Костров. Шел и не верил, что кончились его мытарства.
От города до Знаменского — без малого шестьдесят верст, но Василий даже не заметил, как их прошел. За всю дорогу отдохнул только около бобровского леса. Набирая в пригоршни студеную воду из родника, плотник долго и жадно пил. Потом прилег и пожевал вынутый из мешка кусок хлеба. Дорога все-таки притомила: он задремал на зеленой траве. Подремав часа полтора, Костров зашагал дальше. Тысячи мыслей теснились в его голове. Плотник представлял себе, как обрадуется его возвращению Ванюшка, как вместе с ним они отправятся домой.
Отдаленные громкие крики и неясный глухой шум невольно заставили поднять голову. Василий посмотрел в ту сторону, где шумел народ, и сообразил, что уже дошел до Знаменского.
Перед Костровым были Райки, но он их не узнал. Исчезли без следа прежние землянки и невысокие плетни. Молодая липа, посаженная в конце Выселок около старых кленов, сломалась пополам. Вершина деревца висела на обмочаленной коре, бессильно уронив на пыльную землю сухие ветки с мертвой листвой.
— Дела-а, — растерянно протянул плотник, еще не понимая, что произошло в Райках.
Подойдя ближе к шумевшей толпе, Костров приметил в ней несколько знакомых лиц. Окружив новые невысокие дома, поставленные на месте прежних землянок, люди возбужденно кричали, плакали, размахивая кольями.
— Не напирай! — слышался около дверей истошный крик.
— Добром разойдись! — вторил визгливый голос.
— Не пугай пуганых! Хуже не будет...
— Чего народ-то шумит? — спросил Костров босоногого мужика, пробирающегося из задних рядов.
— Шумит — значит, в дело, — огрызнулся тот и еще свирепее полез вперед, работая локтями.
Костров отодвинулся, давая дорогу раздраженному мужику. В эту минуту он увидел неподалеку бывшего соседа Якова — загорелого коренастого мордвина Ильку Князькина. Василий приблизился к нему и сказал:
— Здорово, Илька!
Князькин оглянулся и пристально посмотрел на обросшего бородою плотника. Узнал, но не удивился.
— Здорово, Василько. Отпустили?
— Отпустили. Чего тут у вас?
— Максимка — управитель — весной нас из домов выгнал. Землянки сломал, казармы стал строить. Все лето их ждали,
— Как наняли? А вы?
— Мы с Яшиных похорон не работаем. Завод стоит.
— Ах ты... мать честная! Сколько времени без дела сидите! Теперь кто же в Райках-то остался?
— Говорю, никого. Всех выгнали.
— А ребята мои где? У меня там еще струмент остался.
— Твой парень домой уехал, а Тимошка с Яшиной Катькой в поселок переехали. Им избу дали.
— Избу! — ахнул Василий. — Кто?
— Тимошкин мастер, Федор Кириллин. У старухи по случаю купил и отдал.
— Что он, богатый?
— Знамо дело, богач! — подтвердил Илька. — Нешто бедный будет избами раскидываться. Подумай-ка: ни за што ни про што изба свалилась... А ты струмент не ищи, Василько, — глядя в сторону, уныло добавил он. — Пропили его. Яшку с бабой помянуть нечем было. Оно, верно, дело-то не больно хорошее, ну да сам понимаешь — помянуть надо,
— Эх, подлецы! — без всякой злобы выругался плотник. — Придумали! Без рук меня оставили. Ну, нечистый с вами — теперь уж не воротишь...
Костров не мог еще прийти в себя от неожиданной вести о счастье, свалившемся Тимофею. Такая весть не укладывалась в сознании.
— Ладно — избу, хоть бы угол дали, — с горечью снова заговорил Князькин.
— А вы глядите больше — не то будет, — сердито отозвался Костров. — Топчетесь, как стадо без пастуха. Никакого соображения в голове! Пойду посмотрю, как Тимошка устроился. Которая его изба-то, не знаешь?
— От плотины четвертая... Чего же нам делать-то, Василько?
— Думать надо. В остроге довелось разного народа повидать. Все о пользе для нас думают, да не все дорогу указывают.
— Петуха подпустить надо. Красный петушок ой как не люб господам, — послышался чей-то голос.
Плотник оглянулся. Позади Князькина стоял незнакомец. Костров не мог бы поручиться, что этот человек давал совет подпустить красного петуха. Но тот долгий запоминающийся взгляд, которым он посмотрел на Василия, заставил насторожиться.
Максим Михайлович словно нарочно затягивал постройку казарм. Плотники работали медленно, через пень-колоду, но управляющий и не торопил их. Занятый весь день на заводе, где трое приезжих инженеров устанавливали ванную печь, Картузов не нашел времени побывать на постройке.
— Не лежит душа у меня к этим казармам, — как-то признался он Варваре.
— Что ты, Максим, — удивилась сестра. — Народ-то рад будет, когда переедет. С землянками не сравнишь.
— Те, которые переедут, возможно, будут довольны. А которым переезжать не придется, что скажут?
— Не всех разве в казармы будете пускать?
— Куда же всех денешь? Народу в Райках три сотни жило, а в казармах от силы сотню душ разместишь. Да и эти не из Райков будут: Георгий Алексеич новых распорядился нанимать. Хочет попомнить раешным их своеволье.