Алмазное сердце
Шрифт:
— Многобожцы, демонопоклонники, — пробормотал себе под нос крысеныш. — Тьмы порождения. Лица их черны, как и души, — так Создатель метит врагов человеческих.
Не знаю, что спасло его от удара по бледной вытянутой физиономии. Я уже сжал кулак, но сдержался. Вместо этого громко спросил:
— Откуда, интересно, у вас подобные сведения, милейший?
Я ожидал, что он не осмелится продолжить разговор, но человечишка встрепенулся.
— Книги священные о том ведают! — выдал он с пафосом.
Я расслабленно откинулся на спинку: делать мне больше нечего, как связываться с религиозным фанатиком. Но от ответа не удержался:
— Не помню, чтобы в Великой Книге
Крысеныш из бледного сделался багровым.
— Неучи ныне поучают! Невежды, зримого не зрящие! В древние времена Великая Книга писалась святыми людьми. В древние! Откуда было знать тогда про отродье темнолицее, когда острова южные только двести лет как известны просвещенному миру?
— Вообще-то уже двести пятьдесят, — поправил я, начиная забавляться этим разговором. — Но не в этом дело. Текст Великой Книги, как всем известно, внушил писцам сам Создатель. Так неужели Творец наш во всезнании своем и всемогуществе не смог бы предусмотреть такой вещи, как открытие южных земель и встречу с темнокожим народом? Вы уж думайте, милейший, на кого напраслину возводите.
Человечишка нервно заерзал, воздел очи горе и забормотал какую-то молитву.
— Святотатцы всюду, Создателя поносящие, — пожаловался он кому-то, сидящему на крыше дилижанса. — Тексты святые коверкают, истину с грязью мешают.
— Вот и я о том же, — усмехнулся я.
— Читаете, да не понимаете, — не унимался крысеныш. — Слова видите, а суть их мимо сердец ваших проходит.
— А мне кажется, дэй верно объясняет, — несмело подало голос юное рыжеволосое создание. Я и не заметил, что обе дамы с интересом прислушиваются к нашей перепалке. — Создатель всех своих детей любит одинаково, независимо от цвета кожи.
— О-о-о! — скорбно взвыл горе-проповедник. — Всяк ныне горазд толковать замыслы Создателя! И женщина, вместилище пороков, осмеливается говорить, словно не велел Творец ей молчаливо внимать беседам мужей!
Кто-то явно переусердствовал с чтением древних писаний — таких высокопарных речей и от священнослужителей не услышишь.
— Женщинам непозволительно лишь проповедовать в храмах, — обиделась девушка. — Плохо вы читали святые книги.
— И правда, милейший, где вы изучали богословие? — поинтересовался я. — В столичном университете вам в голову вряд ли вбили бы столько дури.
— Можно подумать, сами вы там учились, — оставив церковный слог, буркнул человечишка.
— Целых три года, — похвастал я, радуясь, что образование в кои-то веки пригодилось. — И богословие у нас по вторникам читал отец-предстоятель Винольского собора.
— Так вы теолог? — оживился крысеныш.
— Я изучал право, но богословие…
— Право? — скривился он. — Теперь понятно.
— И что же вам понятно? — сурово спросил я, услышав в его голосе злобное пренебрежение.
— Юристы все — приспешники Тьмы! — ляпнул он и тут же испуганно сжался.
Но я лишь рассмеялся: глупо спорить с умалишенным.
Не дождавшись затрещины или грозной отповеди, человечек осмелел, расправил плечики и выпятил тощую грудь:
— Адвокаты, нотариусы, судии земные — все сплошь Тьмы служители для глумления над честными людьми Мун посланные.
В отдельных случаях с ним можно было согласиться.
— Души у них черные, как и у островитян черномордых. Хуже только оборотни, твари богомерзкие, блудницами человеческими от семени волчьего рожденные!
Всему есть предел, и крысеныш завизжал, когда мои пальцы сомкнулись на его шее.
— Заканчивали бы вы проповеди, милейший, — прорычал я ему в лицо, не скрывая удлинившихся
— Что вы себе позволяете, юноша? — заверещала жирная старуха.
Рыженькая молчала. Как мне показалось, она не возражала бы, если бы я придушил и ее соседку. Но убивать кого-либо не входило в мои планы, и я выпустил вяло трепыхавшееся тельце мгновенно вжавшегося в угол человека, дав себе зарок сойти на первой же стоянке.
Воцарившееся вслед за этой сценой молчание нарушал только скрип рессор, редкие окрики кучера и храп моего соседа слева, не проснувшегося даже от визга толстой дуры. Крысеныш забился в угол, отгородившись портфельчиком, старушенция открыла коробку с рукоделием и копалась теперь в спутавшейся пряже, время от времени бросая на меня сердитые взгляды, а ее молоденькая соседка отвернулась к окошку, старательно изображая, что любуется тянувшимися вдоль дороги полями. Мне вдруг подумалось, что этот дилижанс — уменьшенная копия Вестолии. Аристократы и простолюдины, недовольные и равнодушные, люди и метаморфы. На козлах восседает ее величество Элма и правит лошадками-парламентом: порой отпускает поводья, но, если тем вдруг взбредет повернуть не туда, берется за кнут. Так и едем. Фанатики-человеколюбцы жмутся по углам, как наш крысеныш, но час от часу выбираются, показывают зубки: расклеивают по городам листовки с призывами изничтожить «волчье семя», пишут в бульварные газетенки мерзкие клеветнические статьи о кровавых обычаях оборотней, о каких-то загрызенных девственницах и сожранных младенцах. Когда крысы сбиваются в стаи, их деятельность уже не ограничивается бумагомарательством. Тогда они устраивают погромы, сжигают дома, убивают. Волк сильнее крысы, но если волк один, а крыс много…
Нет, меня все это не затронуло. Там, где я жил, в обществе, в котором вращался, мое происхождение не вызывало суеверного ужаса. Со времен объединения Вестрана и Олии прошло уже более пятисот лет. И все эти годы люди и метаморфы живут в мире. И больше выгод от этого мира получили именно люди. Дети Снежного Волка открыли им путь в предгорья, богатые рудами и драгоценными камнями. Наши шаманы поделились с человеческими магами тайными знаниями. Не всеми, конечно. Да и людей невозможно обучить всем нашим секретам — кое-что подвластно лишь истинным волкам. Как Волчьи Тропы, например.
…Стучит бубен, звенят струны, тихо и нежно вступает свирель. Голоса людей сплетаются с зазывным воем стаи…
Улыбка помимо воли коснулась губ. Возможно, мне уже никогда не повторить этот путь, но однажды я смог. Я прошел!
По легенде, Великий Предок даровал своим детям способность прокладывать путь сквозь пространство, чтобы в минуту опасности волк мог возвратиться домой, под сень древних андирских сосен. В детстве я, свято веря в это, множество раз пытался отыскать Тропу, чтобы избежать справедливой расплаты за шалости. И один раз мне это удалось. Кажется, это была разбитая ваза. Так глупо, но я действительно испугался. Отец был строг со мной всю седмицу: я не слушал учителей, пролил чернила на какую-то ценную книгу, поджег траву за конюшней. Мне угрожали монастырской школой, если что-то подобное повторится. И тут эта ваза. Помню, как вжался в угол, понимая, что из столовой мне не сбежать. А за дверью уже слышалась тяжелая поступь отца… Потом Ула отыскала меня в лесу на склоне Паруни, зареванного, перепачканного грязью, но невероятно счастливого от того, что мне все-таки удалось пройти по Тропе под древнюю песнь шаманов. Когда нэна вернула меня домой, о злополучной вазе и монастырской школе даже не вспомнили…