Алмазный трон
Шрифт:
Крысий потрох! Тимофей увидел растущую из спины и груди ханьца иглу-сосульку. Неестественно тонкую, длинную. Прямую, как древко стрелы. Нет, уже больше — с копейное ратовище!
По мере того как ледяная игла удлинялась, движения бесерменского чародея становились все медленнее. И вот…
Руки ханьца, пытавшиеся вычертить защитный магический знак, замерли. Губы, читавшие заклинание, так и не договорили колдовского слова и остались полуоткрытыми. Застыли, колыхнувшись в последний раз, промороженные полы плаща.
Стужа разливалась от того места,
Тимофей вдруг понял, почему все происходящее видится ему будто сквозь туманную дымку. Да потому, что изо рта клубится густой пар!
Пушистый иней и тонкий прозрачный ледок покрыли пол, стены и потолок залы. Осел прихотливым узором на трупах и неподвижных человеческих фигурах, все еще стоявших на ногах. Слабое дыхание заколдованных воинов тоже было обозначено струйками пара в морозном воздухе.
Он проиграл.
И этот бой проиграл. И эту войну. И свою жизнь. И власть. И могущество. И вечность.
И — все.
Все-все-все на свете проиграл.
Чжао-цзы понял это, как только маг западного края получил силу четвертого кристалла. Все остальное больше не имело значения.
Дальше Чжао-цзы дрался потому лишь, что ничего другого не оставалось. Он был слишком умен, чтобы надеяться на милосердие чужака.
Он дрался яростно, прощаясь с так и не обретенным бессмертием и готовясь встретить смерть. Мечтая лишь об одном: утащить во мрак Диюйя еще одного врага. Если не колдуна западных варваров, то хотя бы его помощника, укравшего Кость Яньвана. Ту самую Кость, которая перевесила чашу весов в этой битве.
Посмертное проклятие — вот что он мог еще сделать.
Но сделать этого ему, увы, не дали.
Смерть оказалась проворнее его «лесных демонов». Смерть пришла слишком быстро. И полностью подготовиться Чжао-цзы к ней так и не успел.
Впрочем, к такому мало кто бывает готов полностью.
Он еще был жив и творил последнее заклинание-проклятие, когда увидел перед глазами тонкую длинную ледяную иглу. Игла росла из его груди. И холодила сзади, под левой лопаткой.
Игла появлялась оттуда, где сердце.
Сначала короткая, как арбалетный болт, она быстро выросла до размеров боевого шеста.
Грудь, плечи, спина и руки занемели от холода. Отказались слушаться губы и язык.
А потом разлившийся по жилам мороз залил все тело.
Холод был невыносим. Такой холод сковывал сильнее парализующего заклятия. Холод небытия… Шедший и изнутри, и снаружи одновременно.
Даже утратив подвижность, Чжао-цзы сопротивлялся неминуемой смерти. Пытался сопротивляться. Отогреваясь мыслью и волей. Без всякой надежды спастись, скорее, просто по привычке жить.
Это привычка, от которой труднее всего отказаться. Даже на краю могилы. Да-да, особенно там.
Чжао-цзы сопротивлялся долго. Гораздо дольше, чем смог бы продержаться на его месте
Ноющее сердце, с двух сторон пронзенное острой гладкой льдинкой, не вынесло стужи. Сердце затвердело, потрескалось и лопнуло. А когда это происходит, не способен выжить даже самый сильный маг. Даже маг, почти овладевший бессмертием.
Но не овладевший им до конца.
Умирая, Чжао-цзы не чувствовал ни боли, ни страха, ни ненависти. Он чувствовал только нарастающий холод.
Холод, холод, один лишь холод. Все больший и больший. Хотя холоднее, казалось, быть уже невозможно.
Холод и тьма Диюйя принимали его в себя.
Осторожно, не вкладывая клинка в ножны, Тимофей приблизился к вражескому магу.
Желтое лицо стало заметно бледнее. Открытые глаза походили на крупные стеклянные бусины, вставленные в глазницы. Слой шершавой наледи покрывал все тело ханьца. Ноги были намертво вморожены в пол. Слой земли и каменные плиты под человеком-истуканом смерзлись в несокрушимый постамент. Затвердевший зеленый плащ казался прочнее стали. Тонкая, неестественно длинная сосулька, пронзившая чародея, выглядела хрупкой, однако не обламывалась под собственным весом и даже не думала таять.
От мороза, исходившего из застывшего истукана, даже на расстоянии стыли пальцы.
— Не трогай, — предупредил Угрим. — Даже мечом к нему не прикасайся. Приморозишься сам.
Вот как?
— Это лед? — спросил Тимофей, оглядывая сосульку и заиндевелое тело.
— Лед, — кивнул Угрим. — Только не простой лед. Не обычный.
«Ясное дело, — усмехнулся про себя Тимофей. — От волшбы простого льда и не получится».
— Лед, который холоднее смерти и крепче камня, — пояснил князь. — Только таким льдом можно было его остановить.
Угрим скользнул взглядом по магу, обращенному в ледяную статую. Что-то похожее на уважение почудилось Тимофею в глазах и словах князя.
— Он был очень силен, — негромко произнес Угрим. — И он уже начинал творить посмертное заклятие. Это было опасно.
Тимофей кивнул. Он верил. Он знал.
— Ты заточил бесермена в ледяной саркофаг, княже? Как Шестеро заточили Кощеевы останки в расплавленные адаманты?
— Нет, Тимофей, — ответил князь. — Я просто его убил. Бесермен мертв.
Да, похоже, так и есть: ханец не дышал. В стылом воздухе не было видно пара из его рта.
— И теперь, надеюсь, мне уже ничего не помешает, — закончил Угрим с улыбкой.
— Княже, а как же они… — Тимофей растерянно посмотрел на Бельгутая, стоявшего рядом с бесерменским чародеем, обвел взглядом другие неподвижные фигуры, находившиеся в зале. В основном — татары. Несколько латинян. Ну и пара-тройка ханьцев…
Они-то все дышали. Пока. Очень слабо, едва заметно, но — дышали. А колдовство бесерменского чародея не спешило рассеиваться после его смерти. По крайней мере, здесь, в тронной зале Кощея, напитанной силой шести Черных Костей, было так.