Alouette, little Alouette…
Шрифт:
Максим нахмурился, все дружно посмотрели на него и как будто в самом деле пожалели, хотя кто их знает, ценности и приоритеты меняются причудливо.
– Миллионы, – сказал он, – это разве много?.. Из десяти миллиардов, или сколько нас сейчас?.. Нет, мы еще не скоро скажем, что разумны. Что наконец-то разумны.
Аллуэтта смотрела исподлобья, предполагая каверзу, а Френсис, все уловив, сказал неожиданно мягко:
– Шеф прав, хоть и шеф, что удивительно… даже сейчас, когда строим коллайдеры, все еще руководствуемся
Она проговорила с опаской:
– А как иначе?
– Сперва перейдем, – пояснил Френсис, – на иную платформу. На кремний, металл или в волновые поля, это уже не так важно. Лишь тогда избавимся от древнего наследия животных… Да и то сомневаюсь, сумеем ли избавиться полностью? Или хотя бы в весьма значительной мере? Но все-таки, все-таки…
Евген сказал гордо:
– На меня не кивай, я уже сейчас почти сингуляр. Элитный, украинский!.. Ты вот за кого болеешь?
Френсис ответил равнодушно вежливо:
– Спасибо, я здоров.
– Я тоже здоров, – возразил Евген, – я спросил, за московский «Спартак» или киевское «Динамо»? У них завтра сшибка в финале!
– Ты нездоров, – ответил сухо Френсис, – давай отсядь от меня, а то еще заразишь.
Евген картинно изумился:
– Чем?
– Дуростью, – ответил Френсис сердито. – Дуростью почему-то легко заразиться, а вот умностью нет. Как думаешь, почему?
Громко заржал Георгий:
– Ну ты нашел у кого спрашивать… Он же пока дрозофильщик недобитый! Вот перейдет на мышей…
– Сам ты дрозофил, – сказал Евген. – Я вообще не понимаю, что было бы, если бы я был, скажем, в этом существе с разинутым ртом на той стороне стола, которое именует себя почему-то Георгием?.. Это было бы ужасно. Нет, это немыслимо, невозможно!..
Френсис фыркнул:
– Почему?
– Не знаю, – тоскливо, но с достоинством ответил Евген. – Только чувствую, что ну никак не мог быть в его глупом теле. Или вообще быть им. Я должен был оказаться здесь! И только здесь. В этом теле.
Георгий рассматривал его беззлобно, повернулся всем корпусом к Максиму:
– А вообще интересный вопрос… Я тоже иногда не понимаю, почему я именно здесь?.. И в этом времени?.. Я же мог быть в теле римского легионера или египетского раба на постройке пирамид!.. Но я здесь, на самом краю времени!.. Это слишком невероятное совпадение, чтобы позади меня миллионы лет, а впереди – ничего, чтобы именно я оказался на этом постоянно сдвигающемся острие времени!.. Нет, чего-то мы еще недопонимаем.
– Невероятно, – согласился со вкусом и Джордж. – Вообще невероятно, что при необъятности вселенной и времени мы оказались в этой вот точке.
– Вот именно, – воскликнул с жаром Георгий. – В этой, а не в конечной, когда все
Джордж медленно проговорил, растягивая слова:
– А может быть, так оно и есть?
Аллуэтта прошептала Анечке тихо:
– О чем это они?
– Умничают, – обиженно сказала Анечка. – Образованность все хочуть показать!.. А мы как бы ничего не поняли, что значит – две дуры такие глазами хлопаем.
Аллуэтта шепнула еще тише:
– Пусть так и думают. Но мы же знаем, как на самом деле?
Анечка посмотрела на нее с подозрением, потом заулыбалась:
– Ну да, конечно!
На экране среди новостей мелькнула грандиозная панорама ВВЦ, которую старшее поколение все еще называет ВДНХ. Там затеяли полную реконструкцию, когда снесут все старинные помпезные здания, олицетворяющие мощь и достижения СССР, а выстроят вот это, смотрите, просто чудо, Православный Комплекс Приобщения к Иисусу.
Торжествующие телеведущие радостными голосами рассказывали о всенародном энтузиазме при известии о начале демонтажа последнего из знаковых примет режима сталинской эпохи, из-за которого Россия теперь вынуждена каяться перед всем миром до конца веков, величественнейшего из фонтанов «Дружба народов».
– Был там в детстве, – сказал Максим с непонятной ноткой в голосе, – там по кругу, как говорят теперь, представители всех республик того времени…
– А между ними, – подхватил Джордж, – проложены снопы золотой пшеницы и пучки конопли, основных сельскохозяйственных культур царской России и СССР. Я знаю, я же не русский, потому там был несколько раз.
Максим шумно вздохнул, а Георгий сказал мечтательно:
– Мир был чище…
– Еще бы, – сказал Френсис с иронией, – поля засевали маком и коноплей…
– И что? – возразил Максим. – Из мака зерна на лекарства и маковые пироги, из конопли самые лучшие веревки.
Евген подтвердил с готовностью:
– Куда прочнее льняных! У нас целые области коноплю выращивали! Никто и не знал, что это адский наркотик. Из нее еще бумагу делали, одежду, обувь, нитки, канаты и тросы… А семена ели… А что сейчас?
– Прогресс движется зигзагами, – сказал Максим. – Вперед, но с небольшими… маа-а-ахонькими скачками вбок и даже назад. Но все же…
– Ага, – сказал Евген, – махонькими. Ну да, совсем.
Дальше он заговорил, что не только мак и конопля, но из аптек исчезли безобиднейшие таблетки и микстуры, которыми привыкли пользоваться при простуде и кашле, но Аллуэтта дальше уже не слушала, присматривалась к Максиму.
Тот допивает короткими глотками кофе, взгляд уже сосредоточенный, сейчас встанет из-за стола и всех погонит на работу, хотя остальные еще бы посидели, все-таки выходной, можно бы чуть и полегче…