Альпийские каникулы
Шрифт:
Толян докурил сигарету и затоптал ее носком ботинка.
– Ну что, пацаны, вечерок поработали – по пять штук в кармане.
– За такую работу можно и прибавить, – подал голос кто-то справа. Я с трудом приоткрыла глаза и не разглядела.
– А ты заткнись, понял? Если бы ты варежку не разевал, все прошло бы тихо. Будешь у меня на тараканах своим мешком дрочиться, точность удара развивать!
– Да она нагнулась за сумкой!
Все рассмеялись и начали хохмить.
– Кончай базар, – скомандовал Толян, – в машину их, только тихо. И так нашумели выше крыши.
Меня подхватили,
Полностью пришла в себя не знаю когда и не знаю где. Сначала все было мутное, а затем – белое. Когда мозги у меня прочистились, я поняла, что вроде бы меня лечат.
А потом лежала я одна на низкой кровати с панцирной сеткой. Шевельнешься – звякает. Окно в изголовье – с решеткой. Напротив – дверь, рядом шкаф. Левая рука у меня наручником пристегнута к раме кровати. Эх, ни фига себе! А как же пописать? Попробовала пошевелить всеми конечностями и головой тоже. Вроде все нормально. Только слегка поплохело и затошнило. Я захрипела. Дверь отворилась, лениво вошла толстая тетка. Постаравшись сделать взгляд помутнее, я жалобно прошептала:
– Пи-пи…
– Быстрее бы тебя забрали отсюда. Сейчас, подожди. Нассышь на постель – я тебя этой простынью по морде отстегаю. То пи-пи, то ка-ка. Нашли няньку.
Тетка, кряхтя, нагнулась и достала из-под кровати больничную утку. Получилось.
Через несколько дней я была уже практически в форме, но продолжала косить под инвалида и по головке, и по рукам. Обе руки действительно ныли, но уже терпимо. Начала вставать. Практически сразу, как я стала ходить, пришло полное понимание ситуации. Бордель. Безнадежный загон для пленных телок, в основном из России. На первом этаже – кабак и лазарет, выше – номера.
Стали появляться первые посетители – знакомые все хари.
– Ну чо, подруга, когда начнешь подмахивать?
Приходили всегда все четверо одновременно, но первым заговаривал всегда Толян.
– Кто вы? – в первый же раз спросила я.
Толян похлопал меня по щеке.
– Ничо-ничо. Вот мы тебя в роттердам через попенгаген – тогда и познакомишься.
Три жеребца у него за спиной заржали.
На ночь руки мне сковывали наручниками, но к кровати уже не прицепляли. В первую же ночь такой свободы я начала делать зарядку.
Голова кружилась, подташнивало. Я, прижавшись лбом к двери шкафа, пережидала дурноту и начинала снова.
Примерно через неделю, продолжая имитировать физическую слабость и разжижение мозгов, я почувствовала, что начинаю приходить в какое-то подобие нормы.
Тут и перевели меня на второй этаж.
Больше ничего не скажу.
Продолжая имитировать малахольность, карьеры я тут не сделала. На третьем этаже обслуживание бизнес-класса, на втором – попроще и для своих. То ли на халяву, то ли со скидками – не разобралась, да и неважно. Важно, что, прикидываясь овощем, я разработала четкий план – как бежать отсюда. Я жила на втором этаже. Подкоп невозможен – внизу ресторан гремит до утра. Бег по крыше с препятствиями – тоже, надо мною еще один этаж. Прыжки из окна – решеточки такие солидные, что на них можно удавить всех тех четверых бабуинов, которые сделали
В том, что они все повиснут, я не сомневалась и ждала. Сумочку мою мне вернули – мелочиться не стали. И вот сегодня, спустя две или три, или не знаю сколько недель, я впервые начала катать на ладони кости. Если вырвусь, то Зигрид я точно вытащу. Однажды краем глаза я ее видела. Она, между прочим, на третьем этаже живет. Обскакала меня. А у меня вот способностев не хватаит.
Итак, что же нас ждет? 24+33+7 – «Вы найдете наиболее удачный выход из затруднительного положения». Йес! Я ударила кулаком по кровати и запрыгала по комнате.
Комнатенка три на три метра, большую часть ее занимает кровать – расхлябанное сооружение, помпезное и скрипучее. Что интересно: сядешь на нее, поерзаешь – не скрипит. Начинается процесс – пошло-поехало, постоянно присутствует музыкальное сопровождение.
Несмотря на мою явно выраженную тормознутость, подобрался постоянный круг клиентов. Мать их! Козлы. Сам Толян захаживает систематически, но он только смотрит телевизор, попивает винишко и дрыхнет, как пожарный. Однажды я лично слышала, как он расхваливал мои способности и скромно намекал на свою неутомимость. Со стороны посмотришь на него – небоскреб американский – и ожидаешь соответствующего поведения, а оказывается – пшик!
Сегодня на нашем этаже гуляет ферайн студентов-рыцарей святого Андреаса. Что это такое – не знаю, но догадываюсь. На прошлой неделе у нас сутки буйствовал ферайн местного хлебобулочного бизнеса. Разнокалиберные дядьки, все в белых фартуках, глотали пиво литровыми кружками, прыгали на столах, играли в паровозики друг с другом. Лариску – коротенькую татарочку из Казани – избрали королевой и обмазали тестом. Им всем было очень смешно. Наши девки откровенно зевали, я глупо улыбалась, и когда один сухой стручок начал угощать меня пивом, я тиснула у него перочинный ножик.
Эта развлекаловка игралась в коридоре. Все двери были открыты. У входа на лестницу сидел на стуле Фома. Это тот хмырь, который по шале с ножиком бегал. Ты у меня еще побегаешь, козел.
Под вечер нам поменяли постельное белье. Я покрутилась перед зеркалом: время идет, из-под блондинистых локонов выползает натуральная масть. Искусствоведка из Тарасова может здесь задержаться – по глупости исключительно, а я – нет. Надо дергать, время уже подпирает.
К девяти вечера послышался снизу нарастающий гул человеческой толпы. В коридоре раздались цокающие шаги, громкие голоса. Нас повыдергивали наружу.
В большом холле посреди коридора уж столпилось человек двадцать – двадцать пять. Молодые мальчишки в обтягивающих брюках, в коротких куртках, воротники – стоечка. Полусапожки с подковками, на головах что-то вроде узбекских тюбетеек, только надеты они на лоб. Некоторые в коротких плащах и со шпагами!
Один в плаще влез на стул и начал орать речь. Когда он закончил, свет выключили и стали зажигать свечи – по столам и по углам на полу. Привели еще одного мальчишку, одетого так же, но без тюбетейки, с завязанными глазами, поставили его в круг и принялись колоть шпагами в задницу. Он крутился и кричал: «Хох!»