Алракцитовое сердце. Том I

Годвер Екатерина

Чародей, разглядывая карту, хмурился и бормотал ругательства: ему она тоже не нравилась, но совсем по другой причине: она служила лишним напоминанием, что прошлое потеряно безвозвратно… Пользы от нее в густом лесу было мало, и, убрав ее при выходе с ночной стоянки, больше он ее не доставал.

Шел Голем строго на север, умело сохраняя нужное направление среди оврагов и бурелома.

Деян ожидал, что, как бы хорошо ни служила приживленная ступня, холод, сырость и скудная еда быстро лишат его последних сил. Долгая дорога по осени считалась делом трудным даже для здоровых и сильных, привычных людей, тогда как себе он казался не крепче гнилой доски. Однако терпеть боли в ногах и отупляющую

усталость оказалось на удивление несложно – а больше пока ничего и не досаждало: быть может, как раз потому, что и так привык он к плохому, а ожидал гораздо худшего. Или же та живая часть души, что придавала любому чувству и ощущению непереносимую порой яркость, умерла в тот миг, когда он в последний раз переступил порог дома Догжонов? Или еще раньше – ночью, когда через тот же порог шагнул старый друг Кенек Пабал...

Шагая через лес за чародеем, Деян с благодарностью вспомнил отца, научившего его и братьев определять направление пути в любую погоду и время года: когда-то эта нехитрая наука казалась бессмысленной, но теперь давала надежду благополучно вернуться назад одному, если представится возможность.

Большой мир не радовал; не радовала и ходьба. Умом Деян подмечал бегущие в оврагах ручьи, причудливо сцепленные корни ясеней на осыпающихся склонах, развесистые дубы на прогалинах, необычно тонкие и высокие сосны, но вся эта красота оставляла его равнодушным.

«А ведь когда-то я мечтал здесь пройти. – Деян пнул лежавшую на лосиной тропе шишку, – попинать вот так камни… Столько лет мечтал! Потом и думать забыл, но – глядите-ка – домечтался».

Лес был и похож, и не похож на тот, что окружал Медвежье Спокоище. Чародея окружающий мир интересовал мало, зато Джибанд радовался и любопытствовал за троих. Однажды вызвавшись отвечать на его вопросы, избегать их впредь Деян не стал. От беспрестанных разговоров с непривычки сбивалось дыхание и першило в горле, но кое-какая очевидная польза в них была: рокочущий бас великана отпугивал всех зверей, какие только могли оказаться поблизости. Самого Владыку Мрака – и то бы отпугнул, имей тот привычку прохаживаться по забытым Господом дебрям.

Джибанд веселился искренне и так же искренне огорчался, если полагал что-то неприятным или не мог понять. Когда, остановившись еще засветло, чародей снова «усыпил» его, – на поляну обрушилась оглушающая тишина.

– Он мог бы помочь с лагерем, – попытался протестовать Деян. Пусть расспросы надоели до колик, но с Джибандом было проще и спокойней, и почему-то совестно было смотреть на него, еще недавно оживленно жестикулировавшего в споре с «мастером», а теперь замершего в безжизненной неподвижности.

– Если нужно, я сам тебе помогу. Чуть позже.

Чародей, сев на землю, привалился спиной к трухлявому пню и закрыл глаза.

– Не нужно, – буркнул Деян, не став спорить. Ему запоздало пришло в голову, что подвижность великана каким-то образом тоже забирает у чародея силы: Джибанд ведь жил колдовством. – Сиди уж, помощник. Я не умею рыть могилы так ловко, как ты.

– Ушам своим не верю! – Чародей на миг приоткрыл один глаз, ухмыльнувшись. – Я заслужил такую милость с твоей стороны, как могила?

– Не милость, а предосторожность, князь, – хмыкнул Деян. – Не приведи Господь второй раз оживешь – у меня хоть фора в пути будет, пока выкапываешься.

Ухмылка с лица чародея исчезла.

Деян отвернулся. Невесть откуда взявшаяся мысль, что Голема, если тот протянет ноги, стоит похоронить по-человечески, его самого немало озадачила: в общем-то, ничего такого он делать не собирался… Хотя мысль была в чем-то здравой; Терошу Хадему она бы определенно пришлась по душе.

«Помни, кто он! – Деян вполголоса выругался, поняв, что только что думал о чародее едва ли не с сочувствием. – Он опасен. И ты для него значишь меньше, чем хорошая собака для охотника. Всегда помни об этом».

С

усилием приподняв огромную руку, Деян снял с плеча великана мешок и скатку с одеялами. Тот не проснулся; ладонь его была холодной.

– VIII –

– Что твой Джибанд такое? – решился спросить Деян часом позже, когда от разгоревшегося костра в воздухе заплясали искры, а в желудке потеплело от наваристой похлебки. Тема для разговора была, возможно, не лучшая, но молчание давило на уши. Худшей компанией, чем чародей, украдкой провожавший взглядом каждую ложку, был только мертвенно-неподвижный «неправильный человек».

– Не что, а кто, – раздраженно поправил чародей.

– Я это и имел в виду. – Деян смутился.

– Он – полуживой. Кем он еще, по-твоему, может быть?!

– Полуживой или полумертвый – мне это ничего не говорит.

Чародей взглянул зло и недоверчиво; затем взгляд его прояснился:

– Ты в самом деле не знаешь. Действительно: откуда бы.

– Представь себе!

– Не могу: разве возможно не знать столь очевидных вещей? – Чародей слабо усмехнулся. – Ладно, свободный человек: раз уж ты как дитя малое, слушай.

– Весь внимание.

– Далеко, очень далеко отсюда, за морем, за Калской островной грядой и за Линией Шторма, находятся обширные земли, мало похожие на наши. Материк Дарбат, где полгода жара, полгода дожди; такая жара и такие дожди, каких здесь, на Алракьере, не бывает. Подходы к берегам Дарбата опасны из-за штормов, рифов и течения. Лучший проход к суше лежит через бухту Белых Врат, между двумя скалами ослепительно-белого камня.

– Но за Белыми Вратами – край неупокоённых! – Деян почувствовал спиной неприятный холодок. – Тех, чьи души отринул даже Владыка Мрака. «За Белыми Вратами, что стоят в необъятных водах»… Так мать рассказывала, когда я еще пешком под стол ходил.

– Во времена, когда дед моего прадеда еще не родился, алракьерские мореплаватели впервые достигли Дарбата и прошли через Белые Врата, – спокойно продолжил чародей. Он будто не отвечал на простой вопрос, а рассказывал сказку, – но что-то неуловимо-различное было в том, как он говорил, и как говорила когда-то сумасшедшая Вильма или Терош Хадем; быть может, потому, что чародей ничего не старался приукрасить. – Тогда считалось, что на юге нет никакой суши. Те смельчаки, кто забирался далеко, редко возвращались назад. Сбивчивые рассказы рыбаков, отнесенных штормом к югу и сумевших выбраться, о суше на горизонте и о скалах среди океана императорские географы считали навеянными жаждой миражами. Но однажды верткая пиратская лоханка, преследуемая патрульным судном Императорского флота, уходила все дальше и дальше на юг, пока не наткнулась на Врата и не прошла через них. Теперь уже неизвестно, чем беглецы так досадили преследователям, что те никак не желали отступиться, но патрульный корабль зашел следом и подобрался к Дарбанту достаточно близко, чтобы в капитанскую трубу можно было разглядеть берег. Однако, едва не сев на мель, капитан повернул назад и решил выждать несколько дней у прохода между скал в надежде, что пираты не смогут причалить и пойдут обратно тем же безопасным путем. Запас воды на борту патрульного судна был достаточный, а капитаном на нем служил некто Варик Шукем. С его слов известно, что на четвертый день пиратский корабль действительно вышел из Врат – но управляли им мертвецы с покрытыми страшными ранами телами. Шукем, по многим свидетельствам, был человеком не робкого десятка, но тут перетрусил: немедля приказал поднять паруса и бежал без боя. А по возвращении на Алракьер доложил в Адмиралтействе об увиденном, изрядно все приукрасив, чтобы оправдать бегство. Так появились слухи о том, что Дарбат – земля неупокоённых… Впрочем, – чародей улыбнулся, – на побережье Дарбата есть похожие легенды насчет Алракьера.