Алракцитовое сердце. Том II
Шрифт:
– Наследие Влада? – Голем взял флягу.
– Да.
– Погодите: я перелью.
– Не надо! – Бервен отступил к двери с такой поспешностью, будто Голем собирался его ударить. – Оставьте себе. Так будет правильно. Дед и отец сделали из нее последний глоток, а я… У меня все равно никогда не хватит мужества. Я поклоняюсь богу, в которого не верю, служу правителю, которого не могу уважать. Я не достоин этой вещи. Не достоин своего имени!
– Не ваша вина, что так вышло, Ян; но в том, что вы продолжаете жить так, как живете, вам некого винить, кроме себя. – Голем, наконец, удостоил молодого чародея того, чтоб повернуться к нему. –
– Я ищу ее, милорд. – Бервен опустил взгляд. – Прощайте.
Он вышел, но тут же вернулся.
– Я сожалею, что мой учитель был груб с вами… Прошу, милорд, не судите его строго: мастер Варк совсем не такой человек, каким кажется.
– Пусть его судит Господь, в которого он так истово верит. – Голем криво усмехнулся. – Как вышло, что чародеи теперь служат сладкоречивым проповедникам? Так только в Дарвенском королевстве? Или повсюду?
– Не везде, но много где… Мастер Варк говорит, что в смутные времена лишь Церковь проявляла должную заботу о простых людях; за это ей и почет, – ответил Бервен.
– А вы как думаете?
– Не могу знать. Но иногда мне кажется, – Бервен слабо усмехнулся, и его мягкие черты приобрели выражение недоброе и хитрое, – что Святые Отцы оказались ловчее других, только и всего. Прощайте, милорд, прощайте, господин Джеб… И вы, господин. Пусть сопутствует вам удача!
Деян на миг растерялся, поняв, что последний вежливый кивок адресовался ему, и не сразу сообразил ответить тем же.
– И вам всего наилучшего, Ян, – сказал Джибанд, с укоризной взглянув на Голема, – но тот молчал.
– Прощайте, – повторил Бервен.
И наконец ушел.
– Зря ты был так нелюбезен с ним, мастер, – сказал Джибанд. – Он же оказал тебе услугу.
– Может, и зря, – равнодушно согласился Голем. Епископ со свитой уже выезжали со двора, и больше ему не было до них никакого дела.
Глава вторая. Ночь
– I –
В наступившей тишине Деян принялся вновь ходить по комнате. Колдовская сфера с флягой висела над расстеленной на столе картой, как луна над землей; левый угол карты весь пропитался светло-красным соком, выплеснувшимся из кувшина от неловкого движения мальчишки-прислужника, когда тот убирал посуду.
«Если Господь есть… Если Он не всесилен, но справедлив, – быть может, Он смотрит на дела наши с таким же выражением лица», – подумал Деян, украдкой наблюдая за Големом. На душе было муторно.
Чародей прошептал несколько слов, и сфера погасла. Фляга, упав, загремела о столешницу.
Взяв ее и ту, что принес Бервен, он осторожно отвинтил крышки и перелил зелье – к досаде Деяна, не пролив ни капли, хотя движения его были очень неловки; в дрожании пальцев угадывалась что-то большее, чем просто душевное смятение; быть может, вернувшиеся от сильных переживаний последствия пережитой в детстве болезни.
– Мне все это не нравится, мастер, – сказал Джибанд.
Голем не удостоил его ответом, если вообще услышал. Поставив две фляги рядом, он молча разглядывал их. Теперь Деян видел, что они отличались лишь состоянием и гербом: та, что принес Бервен, кое-где почернела от времени; ее украшали скрещенные мечи и стоящий
«Дурной знак, – подумал Деян. – Неудивительно…»
Голем все так же молча разглядывал фляжки.
Деян пододвинул кресло и сел рядом. Слова не шли на язык, но нужно было что-то делать.
– Рибен, я обычный человек, и каков мой век… Но и я кое-что могу понять, – решившись, заговорил он. – «Ничего не исправить», – так ты думаешь, я вижу; да ты, наверное, давно так думаешь. Ты хотел бы переменить историю, если б мог. Не только из-за себя: ты чувствуешь себя виноватым перед всеми нами здесь. Только нам этой перемены не надо! Ведь для нас, живущих ныне, то, за что ты себя грызешь, случилось очень, очень давно, и вовсе не с нами… Что для тебя – несбывшееся, то для нас – несбыточное.
Голем молчал, Джибанд стоял, застыв, как неживой, и Деян вспомнил первый вечер в лесной хижине; тогда так же лило и грохало, и такая же душная тишина повисала между раскатами грома. Приглушенные звуки из общего зала только делали ее гуще.
– Это наше прошлое. Может, неприглядное, несчастливое, но нам, живущим ныне, другого не дано, – продолжил он. – Нищета, темнота? Да. Сложись все иначе, Медвежье Спокоище могло быть богатым краем, Орыжь имела бы, скажем, хорошую дорогу к городу. Но тогда дед уехал бы, отец не встретился бы с матерью. И я не родился бы на свет. Пусть я прожил несчастливую, никчемную жизнь, – я бы не хотел не быть вовсе; такого в здравом уме никто не захочет! Да, прошлого не изменить, как бы порой ни хотелось, – и хвала небесам, что так. Без толку сожалеть о том, что давно случилось. Я знаю по себе. Вильма твердила мне – «не сожалей», и отец говорил, пока жив был, и мать… Но полдюжины лет каждый день я сожалел о том, что пошел тогда к скале, и винил себя за неловкость. А потом… Потом я понял, что если продолжу распыляться на плач и сожаления, если буду виниться перед братьями за свою бестолковость, а не помогать им, – нам придется совсем туго. После этого я запретил себе думать, что было бы, если бы я не был таким неуклюжим дурнем. И дышать стало проще. Намного. Хотя и вспоминалось порой, не буду врать. И снилось, и наяву мерещилось, особенно когда пересел к Догжонам на шею… – Деян вздохнул. – Извини, я, наверное, ерунду болтаю. Не мне тебя учить. Но все-таки…
Что «все-таки», он и сам не знал.
– Ты сказал мне как-то, еще до снегопадов: «Надеюсь, мертвым будет легче с твоих оправданий», – тихо произнес Голем, не глядя на него. – Хорошо бы. Но не будет.
– Да. Но твои мертвые мертвы уже три столетья, – сказал Деян, мысленно снова костеря себя за слишком острый язык. – Чем беспокоиться о прошлых ошибках, побеспокойся лучше о том, чтоб не наделать новых. Хочешь переменить настоящее – так и делай что-нибудь в настоящем… А прошлое – оставь. Забыть – не забудешь, но оставь, не трогай.
– Ты все верно говоришь. Но я не могу, Деян. – Голем, облокотившись на стол, спрятал лицо в ладонях. – Кто-то должен за все это ответить. Я, Венжар, каждый чародей Круга, кто дожил до сегодняшнего дня. По мере нашей вины и ответственности.
– Ответить перед кем, Рибен? Людям не нужно этого судилища, а Господу и подавно: он вообще на нас плевал.
– Венжару и прочим придется ответить передо мной. – Голос Голема из-под сжатых ладоней звучал глухо.– И с себя спрошу сам – раз больше некому.