Алтарь эго
Шрифт:
– По-моему, ты не особо в восторге, Кейт?
– А что ты хочешь, чтобы я сделала? Устроила фейерверк от счастья?
– Мне так понравилась песня о тебе, куколка, – возбужденно взвизгивала Анушка. – Она правда не выходит из головы…
– Да уж, как мигрень, – добавила Кейт.
– Мне кажется, эта группа намного опередила свое время… – с энтузиазмом заявила Анушка.
– Скорее, опоздала, – поправила ее Кейт с досадой в голосе.
Вышибала с черной шевелюрой внимательно изучил наши билеты с надписью: «Доступ
– Господи Иисусе. А чта ты-та здесь делаешь?
– Я тоже рада тебя видеть.
– Заткнись. Я мог бы подать на тебя в суд, ты, полоумная сучка. Держись-ка подальше от моего мальчика, засранка!
– Я думаю, тебя это никоим образом не касается, – сказала я, выискивая глазами Зака.
У меня перехватило дыхание. Он рылся в шкафу среди кожаных пиджаков и лайкровых спортивных комбинезонов и походил на Моисея, укрощающего воды Чермного моря.
– Помнишь меня?
Мы горячо обнялись, словно на улице стоял мороз, а не тридцатиградусная жара.
– Скажи мне, у тебя гитара в кармане или ты просто рад меня видеть?
Он залился глубоким смехом, обещавшим безумные занятия любовью, но об этом ни слова. Я ринулась представлять его Кейт и Анушке.
– Так вот какой ты на самом деле, – замурлыкала Анушка, поправляя волосы. Девушки из Клуба благородных девиц считали этот жест сексуальным.
Зак протянул Анушке руку, та пожала ее очень энергично, потом он подал руку Кейт, но она стала пристально ее рассматривать, словно личинку в банке. Наконец, пожав с легким отвращением, произнесла:
– Вам должно быть приятно со мной познакомиться.
Я толкнула ее локтем.
– Не беспокойся на ее счет, – сказала я Заку. – Она из Австралии. У Австралии было тяжелое прошлое, понимаешь?
Но Зак рассмеялся и взял мое лицо в ладони.
– Я скучал по тебе, Бекки… Я скучал по твоему имени. Я обожаю его мягкое звучание. Мне нравится катать твое имя на языке.
Это напомнило мне то, по чему очень соскучилась я, – его змеящийся язык.
– У тебя потрясающие песни, дорогой. – Анушка поправляла волосы по несколько раз в секунду.
– Мои песни – это секс с тобой, Бекки, положенный на музыку.
Вот что было в нем поразительнее всего: он мог говорить такое, и при этом меня не тошнило. Наоборот, во мне просыпалось нечто совсем другое…
– Почему ж' ты бросила ме'я вот так просто? – спросил Зак расстроенно.
– Ты все рассказал Роттерману!
– Черт подери, ну а ты рассказала все своим подружкам, так ведь?
Я посмотрела
– Бекки, ты нужна мне. Ты не такая, как те де'ушки, к'торых я знаю, короче…
Я взглянула на полчища молодых женщин, с благоговением толпившихся вокруг. Это чем-то походило на кастинг для безобидных, вечно улыбающихся существ женского пола, чье призвание – светиться на телевикторинах и молчаливо сопровождать фразы: «Леди и джентльмены, машину в студию».
– Ничего удивительного. Большинство этих женщин выглядит затрапезными шлюшками.
– Ты заставляешь меня думать, понимаешь, о чем я? И я думал об этом долго и принял твердое решение… (Господи, неужели ему нужно было использовать именно эти слова?) Я хочу, чтобы ты переехала ко мне.
– Что?
Что это вдруг случилось с мужчинами? Повышенный уровень эстрогена в питьевой воде или в чем дело? Почему это все вдруг решили быть верными и преданными?
– С тобой я счастливей собаки с двумя членами. Я люблю тебя, черт подери!
– Ты же музыкант. Музыканты не любят. Любовь для них – всего лишь слово из шести букв…
Он провел пальцем по моей щеке. Две секунды – и я уже урчу от удовольствия, как стереоусилитель. Я во власти наркотической инерции влечения. Но тут, случайно взглянув на обручальное кольцо, немым укором поблескивавшее у меня на пальце, я оттолкнула его.
– Я не могу порвать с Джулианом. Не сейчас.
– Почему?.. Ты его не любишь. Конец истории. Если бы ты его любила, то вышла бы за него замуж.
– Я так и сделала.
– Что сделала? О, господи! – Он отшатнулся от меня. – Значит, тебе придется уйти от него. Я не собираюсь быть мальчиком-игрушкой замужней дамы.
– Я не могу вот так взять и бросить его. – Я глотнула воздуха.
– Ну скажи, ты счастлива в жизни? Тебе нравится быть там, где ты есть, когда ты закрываешь глаза, ложась спать, и открываешь их утром?
– Ой, давай о чем-нибудь попроще.
– Почему вы, англичане, так упорно держитес' за свое жалкое, блин, существование? Отворачиваетесь от собственного счастья. – Он повернул меня лицом к себе. – Будь моей судьбой, Бекки.
– Знаешь, трудно поверить человеку, предпочитающему появляться на публике в блестящих парчовых мокасинах, – сказала я наигранно безразлично, наступая ему на ногу.
Не отрывая от меня глаз, он закатал рукав. Там, в зарослях вытатуированной колючей проволоки, мое имя волнообразно извивалось вокруг его предплечья.
– Я хочу быть тв'им единственным мужчиной. Хочу даже больше, чем выступать в «Мэдисон-Сквер-Гарден» в Нью-Йорке.
О боже, банально, но так возбуждает! Что же, черт возьми, со мной происходит?
– Почему ты так боишься определенности? Все девчонки хотят быть влюбленными по уши, тебе ж' надо не по уши, а только по щиколотки, что ли.
Я сделала шаг назад, потому что Роттерман вытолкнул вперед девицу, которая явно не боялась определенности и была готова в любой момент занять мое место.