Алые Евангелия
Шрифт:
Естественно, Гарри заплатил. Он опустошил свой бумажник и карманы и чуть не лишился своих лучших выходных туфлей в пользу более высокого из двух братьев, но они оказались слишком велики тому. Швырнув ему в спину его же ботинки и специально оставив дверь открытой, чтобы он мог сбежать, братья немного намяли бока Гарри, когда он выходил; зажигалки за несколько сотен баксов больше нет, но в остальном невредимым.
После всех этих лет Гарри пришел в бар со слабой надеждой найти там девушку, конечно изменившуюся, по прошествии стольких лет, но все еще узнаваемую. Ее там не было, как и ее мнимых братьев. Только старый джазмен, играющий с закрытыми глазами, импровизирующий на темы сладостно-грустных любовных песен, которые были уже старыми, когда Гарри
Однако, ничто из этой ностальгии не улучшило душевное состояние Гарри; как и его отражение, которое он ловил в изъеденном временем зеркале за стойкой, когда смотрел вверх. Сколько бы спиртного он ни выпил, оно отказалось расплываться, и Гарри слишком отчетливо видел шрамы, оставленные битвами и временем. Гарри обратил внимание на собственный взгляд, который, даже будучи брошенным вскользь, источал недоверчивость. Уголки его рта опустились вниз — следствие слишком большого количества нежелательных сообщений, доставленных неприятными вестниками: записки от мертвецов, повестки в инфернальные суды и устойчивый поток счетов за услуги уборщика в Квинсе, готового сжечь что угодно в своей печи за определенную плату.
Гарри Д'Амур никогда не желал такой жизни. Он пытался вести нормальную жизнь, жизнь не запятнанную тайными ужасами, с присутствием которых он впервые столкнулся в детстве. Соблюдение закона, рассуждал он, будет не плохим бастионом против сил, выслеживающих его душу. И поэтому, не обладая сообразительностью и не умея жонглировать словами, необходимые навыки хорошего адвоката, он стал вместо этого одним из нью-йоркских полицейских. Попервой казалось, что уловка сработала. Объезжая улицы Нью-Йорка, имея дело с проблемами, которые варьировались от банальных до жестоких и обратно — дважды в течение одного часа, он решил, что относительно легко практически заглушить/забыть противоестественные образы, которые были вне досягаемости любого пистолета или закона.
Однако это не означало, что он не распознавал знаки, когда чувствовал их. Порыва ветра, несущего аромат разложения, было достаточно, чтобы вызвать черный прилив из основания черепа, который ему удалось загнать обратно только силой воли. Но поддержание нормальности требовало жертв. В его бытность копом, не проходило и дня, чтобы ему не приходилось выдумывать одну или две лжи, чтобы удержать своего напарника, временами радушного семьянина, которого ласково называли Сэм "Мерзавчик" Шомберг, от раскрытия правды. В конце концов, Гарри никому не пожелал бы узнать правду. Но дорога в ад вымощена бурлящим раствором благих намерений, и в конечном итоге лжи и полуправды Гарри оказалось недостаточно, чтобы спасти его партнера.
Прозвище Шомберга — Мерзавчик», каким бы любовным оно ни было, было заслужено. Обожая своих пятерых детей ("последние четверо были несчастными случайностями"), его мысли всегда крутились вокруг отбросов общества; эти мысли, когда он был на ночном дежурстве, а настроение было соответствующим, толкали его тратить время на объезд убогих улиц вдоль и поперек, где уличные проститутки занимались своим ремеслом, пока он не находил девушку, выглядевшую для него достаточно здоровой ("Господь знает, что я не могу принести домой какую-нибудь гребаную болезнь"), чтобы быть арестованной, а затем освобожденной, сразу после оказания ему какой-нибудь бесплатной услуги в близлежащем переулке или дверном проеме.
— Еще один "Джек"? — спросил бармен, выводя Гарри из задумчивости.
— Нет, — ответил Гарри. Гарри посетило воспоминание о сладострастной ухмылке Мерзавчика, от которого его разум стремительными самопроизвольными скачками пронесся к последним мгновениям жизни напарника. — Не надо, — Гарри говорил скорее с собой, чем с барменом, поднимаясь с барного стула.
— Простите? — произнес бармен.
— Ничего, — ответил Гарри, пододвигая десятидолларовую купюру, уже лежавшую на стойке, к бармену, как будто в оплату за то, чтобы тот больше не задавал вопросов. Гарри необходимо
2
Мерзавчик и избранный им сосуд скрылись из виду, спустившись по ступенькам, ведущим в подвал здания. Здание было пустым, его двери и окна были замурованы кирпичом или заколочены на столько тщательно, чего Гарри никогда не видел ранее. Он взглянул на свои часы. Было десять минут третьего утра, в середине июня. Гарри немного нервничал, и он знал почему. Его тело всегда узнавало раньше мозга, что поблизости что-то плохое.
Гарри нетерпеливо постукивал по рулю, осматривая пустынную улицу на предмет выяснения местонахождения того, что могло вызвать раздражение в его организме. Еще ребенком, он называл это ощущение "НЗ", — что означало "Неустранимый Зуд". Взрослая жизнь не давала ему повода поменять название, поэтому "НЗ" все еще оставался в личном словаре, который он создал в помощь по наведению порядка в ментальном хаосе, всегда порождаемый ощущением "НЗ".
Ему что-то померещилось под мигающим фонарем на другой стороне улицы? Если там что-то и было, его можно было вычленить из тени только до предела напрягая зрение. Возможное Нечто, казалось Гарри, двигалась с дикой кошачьей грацией. Нет. Он ошибся. Там ничего не было…
Как только эта мысль сформировалась, Возможное Нечто подтвердило его первоначальное подозрение, развернувшись и отступив в тени, его мускулистая форма двигалась как водная рябь, по мере того, как тени гасили её. Однако уход Нечта не смог ослабить «З» в "НЗ" Гарри. Не это было причиной покалывания на его коже. Нет, причина была все еще неподалеку. Он открыл дверь патрульной машины и вышел, двигаясь медленно, чтобы не привлекать внимания. Затем он внимательно изучил улицу.
В полутора кварталах вверх по 11-й он увидел, привязанную к пожарному гидранту, козу. Там, на тротуаре, он выглядел одновременно и жалким, и маловероятным, а особенности его анатомии — раздутые бока, выпученные глаза, костлявый череп — явно чуждыми. Гарри вышел из-под прикрытия патрульной машины, оставив дверь открытой, и пошел к своему напарнику, его рука инстинктивно опустилась за рукоять пистолета.
Гарри сделал три шага и почувствовал, как "НЗ" накрывает его словно приливная волна. Он остановился, глядя на короткий отрезок пустого тротуара, лежавший между ним и затемненной лестницей, по которой пошел Мерзавчик с девушкой. Почему так чертовски долго?
Гарри сделал два осторожных шага, одновременно звоня своему напарнику.
— Ну все, Мерзавчик, застегивай ширинку. Пора двигаться.
— Что? Крикнул Мерзавчик. — … О, Боже, как хорошо… Ты уверен, что не хочешь присоединиться, напарник? Эта сучка…
— Я сказал, что пора, Сэм.
— Uno momento [11] , Гарри… только один… черт возьми… о да… о да, вот так… Мерзавчику это нравится….
Взгляд Гарри вернулся к козе. Входная дверь в здание, перед которым было привязано животное, была открыта. Голубые огни горели внутри, как пламя свеч, трепещущее на полуночной мессе. Зуд Гарри стал нестерпимым. Медленно, но целеустремленно он пересек потрескавшийся тротуар, подошел к лестнице и посмотрел вниз, в темноту, где он смутно различил, что Мерзавчик облокотился на стену, запрокинув голову, а проститутка работает, стоя на коленях перед ним. Судя по хлюпающим, отчаянным звукам, сопровождавшим ее работу, она хотела, чтобы коп уже выпустил свой заряд, чтобы она могла выплюнуть его и уйти.
11
Одну минутку, итал.