Алые перья стрел
Шрифт:
На рассвете в Гаване поют петухи. Словно где-нибудь в Подмосковье или на Урале.
Я открыл глаза, увидел летнее рассветное небо в громадном окне… и все вспомнил. Я в Гаване!
Я выскочил на балкон. Над Мексиканским заливом, над небоскребами, куполами и башнями из тумана выскочило солнце. Из красного оно превратилось в ослепительно золотое, и море стало синим, а город белым.
Улицы заполнялись машинами и пешеходами. Я вывинтил из кинокамеры объектив и стал смотреть, как в подзорную трубу.
Среди пешеходов больше всего было ребят.
…После завтрака я вышел на улицу. Один. Через дорогу на школьном дворе шумела перемена. Футбольный мяч перелетел через каменную изгородь и запрыгал на мостовой. Несколько мальчишек вскочили на парапет. Двор был гораздо выше улицы, прыгать вниз им не хотелось, и они ждали, когда кто-нибудь из прохожих бросит им мяч.
Вместе со мной на мостовую выскочил рослый солдат с могучим пистолетом в открытой кобуре, с якорями на погонах — видимо, морской пехотинец. Угадав во мне гостя, он вежливо уступил мяч. Я собрался кинуть, но солдат, улыбаясь, показал, что полагается пнуть. Мальчишки на стене (вот черти!) выжидательно замерли. Я догадывался, что на Кубе учителя относятся к разбитым стеклам примерно так же, как у нас, и не хотел начинать пребывание в незнакомой стране с неприятностей. Но с другой стороны… не мог я посрамить честь друзей детства, с которыми когда-то гонял футбол на пустыре за водонапорной башней в далеком от Гаваны сибирском городе Тюмени. Пришлось ударить «свечку». Мяч ушел вверх и опустился почти в руки мальчишек.
Они схватили его и довольно дружно прокричали: «Вива, това-ри-сч!» Я на миг почувствовал себя центральным нападающим нашей сборной.
Ребята попрыгали во двор, а один из них — похожий на барабанщика из моего отряда «Каравелла» Сережку Фоменцова — остановился, балансируя на стене. Оглянулся на меня, словно ждал чего-то.
— Комо эста ту номбре? — крикнул я. — Как тебя зовут?
Я знал, что с точки зрения испанской грамматики вопрос звучит абсолютно безграмотно. Однако он понял.
— Энрике, — белозубо улыбнулся он. И прежде чем догнать товарищей, помахал рукой: — Аста ла виста! — «До свиданья», значит.
И все они побежали в школу, потому что начинался урок. На дворе стало тихо, а через минуту из открытых окон донеслась песня. По нескольким знакомым словам я понял, что это песня кубинских пионеров «Будем как Че!». Песня о том, что каждый из ребят хочет быть похожим на Эрнесто Че Гевару, героя Латинской Америки, погибшего в боях за свободу.
Его тоже звали Энрике. Он сидел на корточках у двери своего дома на улице Нептуно, серьезный и недовольный. Перед ним лежала шестигранная «комета» — воздушный змей.
Когда с залива дует свежий ветер, над набережной Гаваны — Малеконом, над бронзовыми конными статуями генералов, которые стоят вдоль берега, над крышами и балконами взмывают сотни бумажных
Энрике не повезло. Его «комета» зацепилась за балкон и сломала рейку.
Мы сели на порог и занялись ремонтом. Я помогал и попутно пытался объяснить преимущества четырехугольных «конвертов», которые мастерят наши мальчишки, перед ромбами и шестигранниками. Помощь он охотно принял, а к объяснениям отнесся недоверчиво. Может быть, не разобрал. Но главное Энрике понял: он узнал, что у нас в СССР мальчишки тоже любят запускать воздушных змеев, любят ездить на самокатах и велосипедах, гонять футбольный мяч и прекрасно знают про Гавану и кубинскую революцию.
А я узнал в свою очередь, что кубинские ребята неплохо осведомлены о нашей жизни, что многие хотят стать учителями или космонавтами и что большой драгоценностью считается значок с изображением Ленина. Такой, например, как у меня на рубашке. Они говорят ласково и чуть нараспев: «Л-лэ-энин».
Он счастливо блеснул черными глазами и сжал в кулаке рубиновую капельку с барельефом Ильича, довольно чисто сказал «спа-сибо» и умчался с починенной «кометой» на Малекон.
Парнишка лет двенадцати выловил полуметрового кальмара и, гордясь удачей, выбрался на плиты набережной. Сбежались приятели. Один тоже с добычей, с рыбой, похожей на оранжевого петуха. Я попросил разрешения снять их вместе с трофеями на кинопленку.
Снять? А это что за аппарат? Камера де синема? И это кино увидят советские ребята? Вива! Хорхе, тащи сюда своих рыбин! А что, снимают только тех, кто с добычей, или всех, кто хочет? А можно подержать камеру?
Подошел светловолосый паренек лет пятнадцати. Улыбнулся. Не очень складно, однако довольно понятно объяснил по-русски, что он тоже хочет сняться. Потому что у него самый лучший трофей. Какой? Вот этот. Он из-за брючного ремня выдернул книжку. Это была «Психология детей», перевод с русского.
Я спросил, где он учится. Оказалось, что в девятом классе.
— И вы изучаете в школе такие науки?
Нет, в школе это не проходят. Он сам изучает. Он с таким трудом достал эту книжку в библиотеке. Зачем она ему? Скоро он поступит в педагогический институт и станет учителем. Вы знаете, как нужны Кубе учителя! Да, он будет «профессор»…
«Профессор» — по-испански значит учитель. «Профессора» — учительница. Это очень почетное звание.
Я встретил двух учительниц. Одну зовут Рене Поттс. Она уже полвека учит ребят. Всю жизнь она проработала в окраинных школах, где до революции учились дети бедняков, рабочих, эмигрантов. О своей нелегкой работе, о любви к неугомонному ребячьему народу написала она поэму, целую книгу в стихах, и сама сделала к ней рисунки. Эта книга была напечатана в типографии