Алые росы
Шрифт:
Вавила с Егором поздоровались прежде с Ксюшей, потом подошли к Борису Лукичу.
— Борис Лукич, вы что такой бледный сегодня?
— Нездоровится сильно, — пояснил он Вавиле и отвел глаза в сторону.
Евгения очень оживлена. Черные тонкие брови ее подвижны, как крылья парящей в воздухе птицы.
Егор достал из-за пазухи потертый клочок газеты и показал Борису Лукичу.
— Читал? Вот в толк никак не возьму: кричим мы — свобода, а в Питере в рабочих из пулеметов стреляли.
Бородка Егора клинышком сбита набок и почти что легла
— Надо было, Егор, защищать революцию.
— От кого же, Лукич, защищать? От таких, к примеру, как я? Для кого же тогда революция, милый ты человек?
Вмешалась Евгения.
— Я тебе, дорогой мой Егор, растолкую все после митинга, приходи ко мне чаю попить.
— Приду. Чай, поди, байховый будет? — покачал головой. — Эх, Евгения… как тебя величать-то не знаю, разгадай мне загадку. Одни говорят: пролетарии всех стран, соединяйтесь, а другие: пролетарии всех стран, идите на войну и убивайте друг друга. Кто, по-твоему, прав? Ответь мне от всей твоей простецкой души.
Евгения обняла Егора за плечи.
— Дорогой мой, хороший Егор, после митинга, за чашкой душистого чаю. У нас нет или, точнее, почти нет никаких разногласий.
— Приятно слышать, — Вавила протянул Евгении руку. — Давайте поднимемся сейчас на трибуну и честно осудим Керенского, войну, палачей, расстрелявших рабочих в Питере. Заклеймим их позором, как подлых убийц. Согласны?
— Открывайте митинг, — скомандовала Евгения и пошла к трибуне. За ней — Борис Лукич, Вавила, Егор, Иннокентий. Поднявшись, Борис Лукич долго мялся, странно, просяще смотрел на Грюн и, вздохнув, поднял руку, прося тишины. Лицо его еще больше побледнело, покрылось потом. Вавила невольно шагнул к Борису Лукичу с намерением поддержать его и увидел в толпе Сысоя.
5.
— Дорогие односельчане! Товарищи! — начал Борис Лукич. — Я… я… Плохо мне…
Вавила подхватил его под руку.
— Егор Дмитриевич, воды!
— Товарищи! Дорогие крестьяне села Камышовки, — подхватила Евгения звонко, не обращая внимания на Бориса Лукича, на Вавилу с Егором, что пытались свести его с трибуны. — К вам прибыли два оратора-большевика. Недели не прошло, как вы стряхнули с этой самой трибуны председателя Совета — вора, насильника. И вот к вам пришли еще два большевика. Будете слушать их? Или скатертью им дорога?
Это было так неожиданно, что Вавила не сразу и понял, о ком говорит Грюн. Только полчаса назад она говорила Вавиле: разъясним ошибку, а Иннокентия сразу вернем в председатели. Пытался оборвать речь Евгении, но вокруг трибуны пришлые хмельные бородачи. У многих в руках Вавила увидел дрючки и гирьки на сыромятных ремнях. Они шикали и кричали:
— Нашей рот зажимать?..
— Долой большевиков!
Этих мужиков встречала Ксюша, гуляя с Грюн в степи. Они нынче хмельные с утра и встали у самой трибуны.
Евгения улыбалась и с торжеством смотрела то на
Ксюша невольно остановилась. Евгения обвиняет кого-то, а должна бы оправдывать Иннокентия. Сама же вчера сказала, что все обвинения лживы. И опять обвиняет. Теперь вместе с Иннокентием и дядю Егора, и Вавилу и Ленина.
Из задних рядов, где стояли фронтовики и крестьяне в посконных рубахах, доносились возмущенные голоса:
— Дать говорить Вавиле…
— Слухаем Вавилу…
— Скажет потом, — заревели возле трибуны бывшие городовые, хмельные и толсторожие, наглые парни с длинными волосами по последней моде городских лоботрясов. Вспомнил Вавила, на первом сходе весной богатеи стояли поодаль, у церкви, отдельными кучками, а трибуну окружала сельская беднота в продранных шабурах. Теперь беднота в задних рядах, ее еле слышно. «Ловко сработала Грюн. И свидетелей Иннокентия не видно ни одного. И их сумела как-то убрать…» Он пробовал говорить, кричал, но его голос глушили горластые бородачи, окружавшие трибуну.
— Воры большевики, насильники, лиходеи, — ревели они или, заложив два пальца в рот, что есть мочи свистели.
Над головами людей вдруг поднялся Сысой. Он, видимо, встал на приготовленную скамейку и, приложив ко рту воронкой ладони, кричал, что было сил. Голос у него — словно колокол:
— Кто идет за большевиками? Шпионы да воры! Их Ленин при царе был помощником военного министра…
Ксюша увидела Сысоя и поняла: это он уговорил Васю подкинуть Иннокентию соль. Он подговорил учителку изорвать кофту. Он… Больше некому. Теперь он снова обвиняет всех, даже Ленина. Забыв про больного хозяина, она круто повернула направо.
— Насильник! Вор! — кричала Ксюша, пробираясь к Сысою. — Он врет… Он правды не знает…
— Вот здесь напечатано, — потрясал газетой Сысой. — Ленин — помощник военного министра, все наши русские планы немцам продавал. Сколько крестьянских душ загубил. Может, у тетки Авдотьи или у дяди Викулы живы бы были сыновья. А то нет их теперь. Ленин их выдал.
Плакала тетка Авдотья. Прикрывши шапкой лицо, отвернулся дядя Викула.
Ксюша видела только Сысоя. Мужики, плотно стоявшие вокруг трибуны, мешали добраться до него, и, забыв о всяком почтении к старшим, о девичьей. скромности, она расталкивала и стариков и парней, раздвигала толпу и продолжала кричать:
— Он вор… Держите его… Держите… Я сейчас морду ему издеру. Последний глаз его вырву.
— От них, от большевиков, народ везде отказался, — продолжал кричать Сысой. — В Питере на Невском расстреляли шпионов. Вот что пишет по этому делу красноярская газета «Дело рабочего». Слушайте. «Общее городское собрание меньшевиков одобряет шаг Всероссийского Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, вручивших Временному правительству неограниченные полномочия в его героических усилиях спасти революцию».