Алые росы
Шрифт:
Парни из боевой дружины встряхнули пьяненького, и на снег посыпались бутылки со спиртом.
— У него еще две за поясом, — крикнул кто-то.
— В кармане одна.
— За голенищами валенок.
— Слобода, не троньте, — пытался вырваться приискатель.
— Ложи шпирт, — командовал Жура. — Эй, кто еще в магазине? Вылазь!
Куча товаров росла. Росла стайка растрепанных баб, охочих до дармового добра. Им бы бежать, скрыться от осуждающих глаз соседок, да члены боевой дружины держали их в куче. Подходил
— Митингу открывайте, — выкрикнул кто-то. — Митингу!
— Давай сюда стрекулиста, што грабить да жечь подговаривал.
— Не смейте! Я левый эсер… Мы вместе с большевиками. У нас программа почти что одна.
— Очень похоже, — отмахнулся Вавила, — мы строить, вы — жечь.
— Митинг, митинг давай, — кричали кругом.
Народ прибывал. По стародавнему обычаю мальчишки заняли крышу магазина и склада, черными птицами лепились на ветвях берез. Под ними стояла шумливая толпа приискателей. Митинговали сегодня в деревне, говорили там всласть, и все же каждый чего-нибудь да не высказал, потому и шумели:
— Митинг давай!
Лушка с трудом протискалась к Вавиле и зашептала на ухо:
— Товарищи говорят, на прииске надо выбирать особый совет.
— Я тоже так думаю, Лушенька. Приду домой поздно.
— Борщ-то остынет…
Другого довода не нашлось.
«Дочери еще не видал». — В этих думах упрек и тихая грустная гордость: — «Вот он какой у меня».
Пока бегала к Аграфене в землянку за дочерью, митинг у магазина уже начался. Выбирали приисковый совет и рабочую контрольную комиссию.
— Вавилу, Вавилу, — кричали вокруг, — он объездит жеребца-управителя.
— Дядю Журу! Он шибко в помощь будет.
— И Егоршу туда же… В это самое… в контролеры.
Пронзительный женский голос выкрикнул нараспев, как ау-у в лесу:
— Лу-ушку-у-у.
6.
Пышет теплом от зеленого бока локомобиля. В кочегарке домовито пахнет горячим маслом. Привычно все это, каждое утро забегают сюда перед сменой погреться, а сегодня сразу же после митинга советчики и контролеры ушли в кочегарку сговориться, с чего начинать и уяснить, кто они теперь сами.
Вавила достал лист бумаги. Сел. Положил на колени кусок доски и, мусоля огрызок карандаша, начал писать: «Первое заседание совета рабочих прииска Богом-дарованного…»
Написал и задрожала рука. Вспомнился дядя Архип на снегу, залитая кровью Дворцовая площадь в Петрограде. Вспомнился старый Богданыч — рабочий из Красноярска, шедший на расстрел с песней о Красном знамени. Не дожил Михей. Сколько товарищей отдали жизнь, сгнили на каторге за то, чтобы оставшиеся в живых могли написать эти слова: «Совет депутатов». «Народный совет».
Лушка, выбрав минуту, когда умолкли вокруг, тронула локоть Вавилы:
— Перво-наперво надо узнать, сколько прииск золота намывает.
Егор
— Правильно. Это первой строкой, Вавила.
В кочегарке народу — ухо не почесать. Возле топки, вокруг зеленого котла локомобиля, расселись депутаты и контролеры. Остальные стояли за стенами, по колено в снегу. Оттуда подавали советы, и трудно понять, где депутаты, где их товарищи приискатели.
— Вавила, робята… запишите, пошто это бонами платят? Ихние боны уличны девки уже не берут.
— А ты по девкам не шибко, когда баба дома. Эй, Парасковья, слыхала, как твой мужик пробивается?
— Вот я ему, супостату… А про боны-то запиши… Ей-ей, их никто не берет.
Спор из кочегарки перекинулся на улицу, долетел до конторы. Управляющий отпрянул от окна и, крестясь правой рукой, левой ощупывал в кармане пистолет.
— Беспорядки-с, — посочувствовал счетовод. — Если такое-с продлится неделю-с, Аркадий Илларионович за убытки головы оторвет-с.
— М-мда-с…
7.
Зимние тропки узки, и в контору депутаты и контролеры шли длинной черной цепочкой.
Лушка смотрела на пихты, тонувшие в сумраке вечера, на тусклый огонь в окошке конторы, на надшахтный копер, темневший на фоне серого снега. Все показалось ей особенным, новым.
«Петь не таясь? Жить не таясь? Неужели такое бывает?» Не будь дочери на руках, пустилась бы в пляс, как на свадьбе с перестуком подборов, с криками: эх-ма.
За Лушкой шли Аграфена, дядя Жура. Егору казалось, что весь необъятный мир идет сегодня за ним по дороге. Все по плечу сегодня, даже самое невозможное.
С пением, солеными прибаутками ввалились в контору, куда еще утром входили с опаской. На ближнем столе тускло светила керосиновая лампа с привернутым фитилем. Конторщик и управляющий стояли, полуприкрытые шкафом.
— Не подходите… не подходите, — повторял управляющий.
За спиной он держал револьвер. Из коридора напирали люди, Оттуда слышались песни и крики.
— Гражданин управляющий, — Вавила старался сказать как можно успокоительней, — мы пришли с миром. Мы совет депутатов рабочих и рабочие контролеры.
Чуть давя на курок револьвера, управляющий отступил в угол.
— Очень рад, очень рад. Чем могу вам служить?
Лушка отлично знала, что за этим обычно следовал удар кулаком по столу и крик: «В-вон… пся крев». И сейчас управляющий сжал кулак, но не ударил по столу, а, опершись о столешницу, повторял, задыхаясь от зло-бы: «Очень рад… очень рад…»
— Гражданин управляющий, Богомдарованный остается пока у Ваницкого, а вы остаетесь его управляющим. Работайте как работали, но мы будем проводить свой рабочий контроль. Делайте раскомандировку, намечайте забои к отработке, но согласуйте распоряжения с нами.