Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга

Веста А.

– Опять ты со своим Агды! – рассердился Распутин и в сердцах стукнул посохом.

– Не кричи на парня, – попросил беглый.

Он слез с печи, пошатываясь и зябко кутаясь в бурку, подковылял к Илимпо и долго смотрел на шар.

– Чего оробел, Железное Темя? – недобро усмехнулся старец Григорий. – Курица ты мокрая, а не Сталин. Назваться всякий может, а ты умей горы сдвинуть, пятью хлебами народы накормить и чтобы тысячи людей в тебя уверовали. И откель ты себе имя такое удумал?

– Я его перед ссылкой нашел, ровно год назад, – тихо и серьезно

ответил беглый.

– Это как же ты его нашел? – пробурчал Северьян. – На дороге, что ли? То ты Джугашвили, то Коба… Как монах имена меняешь!

– Революционер вынужден быть монахом, – с достоинством ответил беглый. – Сталин – это переводчик, который поэму Шота Руставели на русский язык перевел. «Витязь в тигровой шкуре». Может, слыхали? Не может быть, чтобы не слыхали!

– Про витязя знаем, дочка Матрена вслух читала, – признался старец Григорий. – Значит, ты свое имя в книгах нашел… – Он достал из желтого стеганого саквояжа шмат сала, краюшку хлеба, штоф водки и аккуратно порезал хлеб и сало. – Много знаешь, поди… А вот скажи, хозяин ласковый, – обратился он к Северьяну, – что для Руси важнее всего? Чем люди русские живы?

– Правдой-истиной живы! – решительно ответил Северьян.

– Верно! Что русскому мужику делать? Всем животом своим правды-истины возжаждать, и искать ее не в книгах, не там, где Марк намарал, Матфей намотал, а Лука налукавил, а в поле, в былинке любой, в семечке малом! Это же пуще всего, – снова ударил посохом старец Григорий, точно для памяти, – а теперь ты, Сталин, скажи!

– Сколько я себя помню, – задумчиво отвечал беглый, – я всегда знал: для человека все решает металл, делает Историю и побеждает в войнах, растит хлеб и строит дороги, и даже кровь в нас красная – от железа… И это знание дает мне силу называться Сталиным!

– Знание надмевает, – сурово заметил старец Григорий, – лучше ничего не знать, чем оным кичиться. А я так скажу: не железо мертвое человеку нужно, а благодать живой веры!

– Так и я верю, – оправдывался Сталин. – Верю в то, чего до конца не знаю! Вот в механику верю, в физические законы…

– Физические законы? – переспросил старец Григорий, разливая водку в три походные серебряные стопочки всклень, до самого края. – Это какие-же – против естества или за них?

– А ты сам решай! Вот, к примеру, если этот стакан перевернуть, то водка прольется. Я это знаю, так мне и верить незачем!

– Прольется, говоришь? – зловеще обронил Григорий. – А теперь погляди-ка сюда, законник… – Он резко перевернул налитую до краев стопку.

Водка выгнулась упругой горкой, но не лилась, точно примороженная. Рядом крепким кержацким двуперстием закрестился Северьян.

– Сие тоже наука! – назидательно произнес старец. – Ну что, веришь теперь в свою механику? – И опрокинул штофик в рот.

– Не робей, Коба, покажи ему свою силу, – подначил Северьян, но беглый сник, и по всему было видно, что ему худо.

– Чудесный ты грузин, только чуть примороженный, – напоследок заметил старец Григорий.

Выпив водки и плотно

позавтракав, он надел шубу и взял из угла резной посох.

– А ты, гостик, не до Хозяйки ли подался? Вижу, и клюка у тебя с приметой! – заметил Северьян, ревниво оглядывая посох.

По посоху сверху вниз вилась тонкая резьба, она едва выделялась на темной поверхности дерева, но, приглядевшись, можно было разглядеть карту: длинная извилистая змейка реки тянулась с севера на юг. По бокам льнули притоки, и по всей длине русла были вырезаны обозначения горных вершин, озерец и станков. Рукоять была оплетена потемневшей от времени тесемкой с петлей, чтобы не скатываться с руки.

– На Воргу иду, – нехотя признался Григорий.

– На Воргу, – эхом повторил Северьян. – Вот что, милый человек, возьми с собою этого… Сталина… что-то дохал он громко, и сапожишки у него худоваты. Со мной ему не дойти – замерзнет…

– Добро, садись в сани, тараканий царь! – добродушно позвал старец Григорий. Он сел на санях впереди, позади него лежа устроился беглый.

Илимпо почтительно протянул Сталину запасные малицы, сшитые мехом внутрь, и подоткнул со всех сторон облезлую бурку.

– Эй, старец, посох забыл! – окликнул его Северьян.

– Себе оставь, авось пригодится, – ответил тот.

Каюр по-русски цокнул оленям, и сани покатили между пологих гор.

Проводив глазами сани, Северьян поставил посох под пустую божничку и стал собираться в дорогу.

Кончилось урочище, тяжело проседая в свежих сугробах, олешки поднялись на гору, и с вершины открылся золотистый, точно пряничный посад. В морозном воздухе дрогнул и растаял колокольный удар, и заговорил, заплясал на рубленной в шестерик колоколенке звонкий Лебедь, побратим московских колоколов Голодаря и Медведя.

Невелико было Солнцево селение, но тайный свет его лучился сквозь таежные дебри и сквозь каменные хребты, он окутывал потоками силы дальние веси и затерянные поселки, таежные становища и зырянские вежи, пышные столицы и древние города, занесенные песком времени и похоронившие память и голоса своих жителей. Говорили, что певучий звон Лебедя осыпает снег с карельских елей и пугает зимующие на Ахутбе лебединые стаи.

Навстречу вышли насельники Ворги, оставшиеся зимовать рабочие и приказчик, одетый, невзирая на мороз, в кумачовую рубаху и васильковую бархатную поддевку. Медная бородища пушилась на зимнем солнышке.

– Просыпайся, приехали, – Григорий потряс беглого за руку.

Старец Григорий пошевелил беглого за плечи и дохнул в ледяное лицо.

– Вот ведь штука, замерз наш Калин Царь, околел в своей бурке, – бормотал он.

– Железный Бата привез! Железный Бата привез! – Спотыкаясь на высоких ступенях, Илимпо побежал в терем и упал к ногам Хозяйки. – Шибко мертвый, однако…

Со двора к саням уже спешили работники.

– А ну-ка, братики, понатужьтесь, отнесем его в избу, жив будет! – подбодрил их старец Григорий.