Американ Босс
Шрифт:
— Собирайся, Бэмби. Надо перекусить.
Своей наготы он явно не стесняется, потому что в ванную идет не спеша, давая мне оценить мускулистую задницу. Если бы у Криса Эванса было зеркало как у мачехи Белоснежки, он бы сейчас рвал и метал.
Когда дверь за ним захлопывается и слышится звук включившейся воды, я перевожу взгляд на Джареда и расплываюсь в довольной улыбке.
— Ты видел это, да? И не говори. Сама в шоке.
В глазах Джареда мелькает ревность, и он обиженно бубнит, что его бумажный пенис ничуть не меньше, и он тоже с ним прекрасно управляется. Жаль, я никогда
После того, как Кэп выжал из моего тела годовой запас оргазмов, есть и, правда, хочется зверски. Ванная у меня в квартире одна и сейчас занята, поэтому я решаю сэкономить время на сборы: извлекаю из сумки упаковку влажных салфеток и обрабатываю все стратегические важные места. Слаженных мыслей в голове нет, наверное, потому что основные процессы в моем организме происходят гораздо ниже, на искусанных губах играет идиотская улыбка. А самое ужасное, что впервые в жизни мне хочется петь, а с моим слухом и голосом это настоящее преступление против человечества.
Натягиваю свежее белье, расчесываю образовавшиеся колтуны на голове и лезу в шкаф. Думаю надеть джинсы скинни, но передумываю. Моей изрядно натертой ширинке нужно отдохнуть, поэтому я влезаю в платье. От соприкосновения с льняной тканью соски горят словно их терли наждачкой, ну или словно одержимый сосочный маньяк не выпускал их изо рта. Вместе с потоком грязных воспоминаний лицо и новообращенная тыква тоже начинают гореть. Может, завтра я испытаю угрызения совести за свою распущенность, но сейчас я предпочитаю калькулировать в голове число полученных оргазмов. Два в прихожей, три на столе, три в спальне. Какие, к черту, угрызения совести? За мой оргазмический утренник после годичного вагинального уныния? Нет, для этого я слишком эгоистичная.
— Ни-ка, ты обещала раздобыть пылесос, — с довольной усмешкой объявляет появившийся в дверях спальни Максим. Его натруженное лохнесское чудище замотано полотенцем, волосы мокрые и растрепанные, а от вида его влажного торса между ног начинает с новой силой ныть. Красивый говнюк. И сексуальный. Поставщик кипящих оргазмов. Я бы его облизала.
— Бэмби, — Максим подходит ко мне, пока я безуспешно сражаюсь с новым приступом похоти и воспоминаниями о его голове, торчащей у меня между ног, и бесцеремонно запускает ладони мне под платье. Мнет мою задницу словно фанатичный пекарь любимое тесто и проводит языком по шее, выдирая из меня тихое оханье. — Ладно, уговорила, давай еще раз.
— Еще чего, Кэп, — фыркаю, отпихивая его от себя.
И пусть я готова, ему об этом знать не обязательно. От комплекса неполноценности этот парень явно не страдает, так что неплохо будет мне немного козырнуть независимостью моего либидо его эрегированной близости.
— Одевайся, — повелеваю директорским тоном. — Отведу тебя в свою любимую кафешку. Чур, я угощаю.
Натянув футболку через голову, Максим насмешливо поднимает брови и уточняет:
— Ты угощаешь? Собралась превратить меня в продуктовую проститутку, Бэмби?
— Оу, а тебя обижает, когда девчонка за тебя платит?
— Меня это не обижает, потому что девчонки за меня НЕ платят. К тому же я планирую съесть столько, что твоя зарплата стажерки этот ужин не потянет.
— А
— В феминизм я не верю, и к тому же я наполовину русский.
Тут мне приходится отвернуться, потому что Максим выпускает наружу свое перебинтованное чудовище и начинает натягивать на него джинсы, после чего я беру его за руку и, пресекая попытки спылесосить хрустальное крошево на полу, вытаскиваю за дверь.
Наверное, после восьми мебельных бесстыдств я должна испытывать что-то похожее на смущение, но, увы, не испытываю. Максим непринужденно закидывает руку мне на плечо, и мы идем в мой любимый Bro&N, словно давние друзья или пара.
И он не соврал, когда сказал, что моя стажерская зарплата его аппетиты не потянет, потому что бланк заказа у изумленной официантки уже заканчивается, карандаш стерся, а он все продолжает говорить.
— И Кока-колу лайт, пожалуйста, — захлопывает меню и подмигивает застывшей девушке: — К чему эти лишние калории, правда?
Официантка Ирина очарована плейбоем-обжорой. Щеки покраснели, блокнот в руках дрожит, на губах улыбка. Бесит.
Отмерев от супергеройских чар, она уходит, и мы остаемся вдвоем. И вот тут мне, наконец, становится неудобно, потому что Максим, сложив локти на стол, начинает трахать глазами мой рот, недвусмысленно давая понять, что свой грязный план на него он так и не выполнил. Кстати, не по моей вине.
— Так что ты говорил по поводу феминизма? — пытаюсь развеять похотливую ауру между нами. — Не веришь в него?
Рту становится гораздо комфортнее, потому что Максим возвращает взгляд к моим глазам и откидывается на спинку стула.
— Нет, разумеется. Матриархат недаром не прижился. Феминистки могу сколько угодно рвать связки за полное равноправие, но факт в том, что они и сами к нему не готовы.
— Это как?
Я, к слову, тоже считаю феминизм полным бредом, но уж очень хочется послушать, чего Гасович на эту тему думает.
— Ну к примеру, счет мы с тобой поделим и руководящее кресло тоже. Вечером иду я в клуб. Выпиваю. Феминистка напротив меня тоже выпивает. Чем-то я ей не нравлюсь, и она называет меня лохом. Я как гордый американский орел такого не терплю и предлагаю ей выйти на воздух поговорить. Правильно? Равноправие ведь. Там я разбиваю ей нос как равному и ухожу. Спорим, феминистке такое не понравится. Ей ведь пять лет химию нужно жрать и в спортзале торчать, чтобы она удар здорового мужика смогла держать. А все почему? Потому что мудрая мать природа ее другим метаболизмом гормонов наградила, потому что заранее знала, как будет лучше.
Официантка расставляет перед нами блюда с едой и несмотря на то, что во рту скапливается слюна, я хочу довести разговор до конца:
— Так, может, равноправию быть, а мордобою нет?
— Ну это уже наглость чистой воды, Бэмби. То есть права феминистки хотят, а ответственности нет. Как-то нечестно, не находишь?
— Конечно, нахожу, — со смехом признаюсь я, — я точно не из тех, кто будет за феминизм ратовать. С моим неугомонным языком я бы из больниц с сотрясением не вылезала. Боже, храни мужскую снисходительность.