Американец
Шрифт:
— Полагаю, вам виднее, мадемуазель, — придя в себя и приняв серьезный вид, произнес он.
Они, снова чокнувшись бокалами, отпили по глотку дешевого белого вина. Палмер оглянулся вокруг.
— Да, на этом прогулочном катере, боюсь, теперь нас не скоро согласятся прокатить, — с улыбкой произнес он.
— Интересно, почему?
Бросив на нее быстрый взгляд, Вудс сразу же замолчал. Каждый раз, когда Элеонора не понимала — а может, и не хотела понять — юмора старого анекдота, ему невольно приходила в голову горькая мысль об огромной разнице между ними: возраст, национальность, образование и даже подход к жизни в целом. И как преодолеть
— Да ладно, проехали, — пожав плечами, заметил он.
Заметив выражение его вдруг помрачневшего лица, она ласково прикоснулась кончиками пальцев к его щеке.
— Тебя огорчает, что мне все время приходится объяснять слишком много разных вещей. Но ведь это совсем не обязательно. Нам совсем не надо быть равными. Не забывай, мы ведь любовники, а не деловые партнеры.
Палмер взял ее за руку. Вообще-то женитьба, если, конечно, до этого доходит дело, — это всегда нечто вроде делового партнерства.
— У нас в Америке, — сказал он, — мы, во всяком случае, люди моего поколения, как правило, неодобрительно относимся к временным связям, хотя время от времени они случаются. Но в таких случаях мы обычно предполагаем, что в конечном итоге они рано или поздно ведут к алтарю. А это, само собой разумеется, в свою очередь влечет за собой деловой контракт.
Она согласно кивнула.
— Да, мне это знакомо.
— Ах да, чуть не забыл, ты же тоже была замужем. Значит, в этом для тебя не должно быть секретов.
Элеонора приподняла правую руку, изобразив указательным и средними пальцами знак «V» — победа!
— Да, дважды. В семнадцать и двадцать.
— Ты с бывшими мужьями когда-нибудь встречаешься?
— Поскольку Дитер — отец Тани, мы время от времени пересекаемся, обычно чтобы уладить некоторые финансовые вопросы. Ну а я, сам понимаешь, сразу же после развода пошла в паспортный стол и вернула себе свое девичье имя.
— Ну и где, интересно, этот твой Дитер живет?
— Я толком не знаю. — Она отпила немного из своего бокала, затем долила вина и себе, и ему. — Сейчас, может, в Неаполе? Или где-то еще. Он ведь очень много путешествует. По делам и просто так… Во всяком случае, мне тогда стало предельно ясным, что брачный контракт означает смертный приговор любви.
— Вы так сильно любили друг друга?
— Понимаешь, он был очень красив. Высокий, светловолосый. Бывший инструктор по горным лыжам. Чем-то напоминает тебя. Кроме лица. В твоем есть характер и значение. А у Дитера не было ничего. Только гусиная самовлюбленность. Любимчик родителей, всё без очереди и бесплатно, ну и все такое прочее… И тем не менее… Господи, как же я его тогда любила! Словами это даже не выскажешь.
— И тут же выскочила замуж?
— Natuerlich. [35] — Она остановилась, слегка нахмурилась, впрочем, тут же продолжила: — Какое-то время все шло нормально, но затем я начала обращать внимание, что он начал как бы отстраняться от любых разговоров на обычные человеческие, семейные темы. Обо мне, о себе, о нас… Вместо этого одни только планы, программы, проекты! Встретимся с тобой ровно в три пятнадцать, не забудь отправить чек за аренду, ну и все такое прочее. Бесконечные расписания, бронирование билетов, обязательные «нужные» тусовки, субботы и воскресенья, запланированные на месяцы вперед. Сейчас
35
Разумеется (нем.).
Она вдруг замолчала, потому что Палмер крепко сжал ее ладонь. Непроизвольно, как бы пытаясь прекратить поток никому не нужных воспоминаний.
— Прости, пожалуйста, я не хотела.
Он покачал головой.
— Ничего страшного. Я тоже там побывал, в стране законного брака. Причем с тремя детьми.
— Когда я родила дочь, — она слегка пожала плечами, — когда у нас появилась Таня, Дитер изменился еще больше. Естественно, ведь теперь ему приходилось делить меня с Таней! И все быстро распалось. Стремительно полетело под откос.
Некоторое время они не разговаривали. Просто сидели и молчали. Затем Палмер слегка похлопал ее по руке.
— Все еще сожалеешь о разводе?
— Не особенно. Просто мне кажется, у ребенка должны быть и отец и мать. Или, по крайней мере, мужчина и женщина, которые показывали бы ему, кто такие взрослые. Хотя, честно говоря, мне бы совсем не хотелось, чтобы Таня сочла Дитера образцом для подражания.
— Он часто видится с ней?
Элеонора медленно покачала головой.
— Нет, всего несколько раз в год.
— А ты?
Она бросила на него быстрый взгляд, но тут же его отвела.
— Она живет со мной. Я только на лето отправляю ее к моим родителям в Трир.
— Значит, твои родители немцы?
— Не совсем, только мама.
Палмеру почему-то не понравилось, как их беседа незаметно вдруг превратилась в некое подобие допроса. Значит, надо постараться сделать так, чтобы она либо сразу же и полностью ответила на все интересующие его вопросы, либо послала бы его куда подальше. Поскольку он чувствовал себя просто обязанным выяснить кое-какие детали. Которые хотя бы в общем совпадали с разрозненными ответами и дали ему более законченную картину.
— А отец?
— Полуполяк-полурусский.
— А когда он эмигрировал?
— Наверное, где-то в начале тридцатых.
— И познакомился с твоей мамой в Германии?
— Да, в Трире.
— И родилась ты тоже там?
Она покачала головой, но ничего не ответила.
— Значит, не в Германии? — настойчиво повторил он вопрос.
Элеонора подняла на него глаза.
— Я родилась в 1942 году, в Азоло, это маленькая деревушка в предгорьях итальянских Альп. Тогда мои родители бежали из Австрии в Швейцарию. Они надеялись добраться до Цюриха на поезде через симплтонский туннель. Там у них были друзья еще до моего рождения. Но затем моя мама серьезно заболела, здорово простудилась, когда им пришлось переходить через Альпы верхом на двух осликах. По холоду и снегу. Они все-таки добрались через Кортина д’Ампеццо до Беллино, где нашли доктора, который вначале настаивал, чтобы ее срочно отправили в больницу Падуи или Венеции. Но добраться она успела только до Азоло, когда начались родовые схватки. Тогда местная акушерка предсказала мне неминуемую смерть. Но, как видишь, не угадала.