Американский Голиаф
Шрифт:
– Но посмотри в окно. – Саймон указал на трещину, что, словно молния, исполосовала стекло. – Какая еще нам предстоит расплата?
– Это все сумасшедший беспризорник, – сказал Бен. – Пацан со ржавым молотком сорвал злость на непонятно кого. Вряд ли это связано с Джорджем или Голиафом. В городе целый букет ненормальных, приходится терпеть. К завтрашнему дню стекло заменят.
– Хорошо, если бы все разрушения чинились с такой же легкостью, – вздохнул Саймон. – Бен, Лоретта, я должен сказать, что долгие годы Джордж был нам чужим. Да, он мой сын и ваш брат, и это неизменно. Но ему не было места в нашем деле, и он никогда не
– Не делай поспешных шагов, отец, – попросил Бен.
– Я обошелся бы с Джорджем еще жестче, если бы не Анжелика, – сказал Саймон. – У меня к ней очень теплые чувства.
– Вряд ли Джордж или Анжелика останутся без средств, – возразила Лоретта, – Они неплохо заработали на своем исполине. И ни слова нам, ни мысли о том, какому риску подвергается общее имя.
– Тем более что это имя будет носить Анжеликин ребенок, – добавил Бен.
– Ребенок? – переспросил Саймон. – Какой ребенок?
– Я забыл, что ты не знаешь, – ответил Бен. – Да, это так. – (Лоретта закатила глаза к потолку.) – Да, Анжелика ждет ребенка. Правда, она неважно себя чувствует, а потому сейчас в Кардиффе набирается сил.
– В Кардиффе?
– С Бертой, – пояснила Лоретта. – Остается надеяться на лучшее для этого маленького несчастного узелка, раз уж у его матери такое слабое здоровье.
– Мы все время молимся за Анжелику, – сказал Бен.
– Анжелика в Кардиффе, вы вдвоем в Нью-Йорке, Джордж тоже. Кто остался в Бингемтоне?
– Мы боялись вам говорить, – ответила Лоретта. – Джордж назначил главным кого-то из бригадиров.
– Но Бингемтон – сердце всего предприятия.
– Я собирался поехать туда как можно скорее, но как я могу бросить все здесь? – сказал Бен. – Еще и поэтому мы рады видеть тебя дома, отец. Филиалы жалуются на недопоставки и даже на качество товара, который к ним приходит.
– Джордж, Джордж» Джордж, – пробормотал Саймон, – зачем ты меня губишь?
– Кто может прочесть в душе у Джорджа? – воскликнула Лоретта. – Книга с перегнутыми страницами, написана на языке, который давно не поддается расшифровке.
– И теперь, когда я почти принял окончательное решение, – внук у Анжелики. Разве можно наказывать невинных?
– Анжелика не единственный зрелый плод на фамильном дереве Халлов, – сказала Лоретта. – Я тоже жду в гости аиста.
– Что?! – охнул Бен. – Господи боже!
– Я не хотела тебе говорить, пока не вернулся отец.
– Ребенок. – Бен посмотрел на деревянную индианку у чьих ног, как он полагал, этот ребенок был сделан. – А еще говорят, женщины не умеют хранить секретов.
– Спасибо тебе, Господи, за Лоретту, – сказал Саймон. – Еще одно имя на двери, и на этот раз истинный Халл.
– Я хочу первая застолбить имя Саймон, – потребовала Лоретта.
Саймон Халл мягко заключил ее в кольцо своих рук, точно двойную кубинскую «Корону» в рубашку. Вот его связь с миллионом новых утренних часов. Бен Халл смотрел на отца с Лореттой и сиял.
– Хорошая жена – хорошая жизнь, – сказал он.
Они заметили в окно Чурбу Ньюэлла: тот кланялся дородной даме в шляпе величиной с колесо. Затем дама пошла своей дорогой, а Чурба помахал Халлам рукой.
– Он
Бен открыл Чурбе дверь, и тот кинулся радостно приветствовать родственников:
– Дядя Саймон, кузен Бен, Лоретта, вам можно сейчас смеяться? Если да, я расскажу что-то смешное. Видели бочку, с которой я говорил? Она певица из Нибло, и знаете, про что она меня спросила? Нельзя ли тут у вас купить папиросы. Я сказал, что ни папиросы, ни салями здесь не продаются, пусть ищет в Бауэри, ха-ха. Джордж здесь? Мне вообще-то он нужен.
Нью-Йорк, Нью-Йорк, 16 февраля 1870 года
Кончилось последнее представление в зале Джо Секиры; Генерал-с-Пальчик сидел на табурете у себя в уборной и втирал холодный крем в собственное лицо-блюдце. Вместе с гримом он снимал грязь, и лицо превращалось из полного солнца в ущербную луну. Обрюзгшие щеки, мешки под глазами, подбородок, скукоженный до шишки.
То, что дамы некогда называли очаровательными губками, напоминало текстурой устриц, пойманных в конце сезона. Нос походил на бумажную скрепку, ноздри как булавочные уколы. Даже у зрачков был потрепанный вид. В щель между детских зубов Пальчик просунул язык. Малина заплесневелая.
– Может, Барнум и прав. Пора писать мемуары, – сказал он зеркалу.
Час назад заглянул Ф.Т. сообщить Генералу, что он продал Титана и намерен двинуться в другую сторону. Пальчик взглянул на рисунок Тома Наста, [97] где озорной дух Барнум держал на руках пухлую кудрявую девочку. Ноги его сходились конусом в одну точку. Черная воронка сообщала телу динамику. Текст на афише, составленный из выгнутых букв-клоунов, гласил:
97
Томас Наст(1840–1902) – известный сатирик и карикатурист, основная движущая сила разоблачения клики Твида.
– Разумеется, ваше имя в моем цирке всегда будет в первых строках афиш. Куда приятнее держать на руках Мальчика, чем на задворках злого надутого Пальчика. Я вижу вас в роли помощника инспектора манежа. Назначил бы вас самим инспектором, если бы не голос От такого предложения Генерал не на шутку взвинтился. В жесте Барнума было не больше убедительности, чем на лице, что болталось сейчас перед Пальчиком в зеркале.
– Вот оно как, – сказал Генерал лицу, одновременно приводя его в чувство новой порцией грима. – Sic transit. [98] Из маленькой хлопушки вышел большой хлопок. Ты получил от жизни больше, чем просил и даже мог рассчитывать. Жену, которая ждет тебя в твоем собственном выкупленном доме, и славу, на которой можно почивать. Если тебе осталось только это, все равно лучше, чем если бы тебя сожрал бродячий кот. Никаких цирков, Генерал. Для лебединой песни Пальчика никаких духовых оркестров.
98
Так проходит [мирская слава] (лат.).