Американский претендент
Шрифт:
– Почему?
– Да потому, что он малый не дурак.
– Значит, по-вашему, будь он дураком…
– Нет, и тогда он не выпустил бы из рук такой нежданной благодати. И каждый бы на его месте поступил точно так же. Всякий живой человек. Да и мертвецы не поленились бы встать из могилы, чтобы сделаться графами, даю вам честное слово. Даже я первый не устоял бы против искушения.
Эти слова были целебным бальзамом, отрадой, успокоением для Трэси; они возвращали ему душевный мир.
– А я полагал, что вы против аристократии.
– Против ее наследственных прав, да. Но это ничего не значит.
– Вы взяли бы его?
– Даже не поморщившись, со всеми обязательствами и ответственностью, с которыми связано звание капиталиста.
Трэси задумался немного и сказал:
– Я не совсем понимаю вас. Вы говорите, что наследственные права аристократии кажутся вам возмутительными, а между тем, если бы представился случай…
– Я воспользовался бы им? Разумеется! Не медля ни минуты! И ни один из членов нашего ремесленного клуба не отказался бы принять громкий титул с присвоенными ему громадными преимуществами. На всем пространстве Соединенных Штатов не найдется ни одного адвоката, доктора, издателя, автора, мыслителя, праздношатающегося, директора железнодорожной компании, святого, словом, ни единого человеческого существа, которое не поспешило бы воспользоваться счастливой случайностью.
– Исключая меня, – тихо возразил Трэси.
– Исключая вас! – Барроу едва мог выговорить эти слова в порыве насмешливого негодования. Он стал прохаживаться по комнате, не переставая бросать на товарища саркастические взгляды, и все повторял: «Исключая вас!» Он даже обошел вокруг него, посматривая на этого чудака, точно на заморского зверя, и облегчая себя время от времени тем же судорожным восклицанием. Наконец он опять бросился на стул с разочарованной миной и сказал:
– Странный вы человек! Лезете из кожи, чтобы получить какое-нибудь местишко, рады куску хлеба, которого не захочет съесть порядочная собака, а хотите уверить других, что отказались бы от графского наследства, если бы судьба послала вам его. Что вы, дурачить меня, что ли, собрались, Трэси? Прежде, правда, был я парень не промах, а теперь стар становлюсь и не мастер отгадывать загадки.
– Вовсе я не думаю вас дурачить, Барроу, а просто говорю, что если когда-нибудь мне достанется графское наследство…
– На вашем месте я не стал бы и задаваться такими идеями. Кроме того, нетрудно предсказать, что сделали бы вы в таком случае. Ну, например, какая разница между мной и вами?
– Если хотите – никакой.
– Чем вы лучше меня?
– Конечно… разумеется, ничем.
– Кто же из нас, по-вашему, стоит больше? Говорите смелее, не стесняйтесь!
– Извините, но ваш вопрос застает меня врасплох…
– Врасплох! Что же в нем необыкновенного? Или уж он так труден? Или сомнителен? Позвольте, приложим к нам обоим самую обыкновенную практическую мерку, основываясь на наших личных заслугах, и тогда вы будете принуждены согласиться, что мебельщик-столяр, получающий двадцать долларов в неделю за свою поденную работу, человек поднаторевшийся, видавший виды, хлебнувший горького и сладкого, будет чуточку получше такого неопытного юнца, как вы, не умеющего ни заработать куска хлеба, ни пристроиться к какому-нибудь путному делу, ни ступить без посторонней помощи.
Трэси скрыл свою радость, хотя готов был броситься на шею столяру за его последние слова. Но ему пришла в голову новая идея, и он торопливо продолжал:
– Послушайте, однако я, право, не понимаю хорошенько вашего образа мыслей, сущности ваших принципов, если их можно так назвать. У вас слово расходится с делом. Будучи против аристократии, вы не прочь воспользоваться графским титулом, если бы вам улыбнулась судьба. Значит, надо понимать, что вы не осуждаете графа, если он остается графом?
– Конечно, не осуждаю.
– И вы не осудили бы Томпкинса, или себя, или меня, или кого бы то ни было, если бы мы приняли предложенное нам графское достоинство?
– Разумеется.
– Прекрасно. Тогда кто же, по-вашему, достоин осуждения?
– Вся нация, народная масса в любой стране, где мирятся с таким позором, с такой обидой, с таким оскорблением, как наследственная аристократия, избранный круг, куда остальные граждане не имеют доступа на совершенно равных правах.
– Послушайте, а не замечаете ли вы у себя некоторой путаницы понятий на этот счет?
– Нисколько. Я смотрю на вещи совершенно здраво. Если бы я мог стереть с лица земли аристократическую систему, отклонив от себя предложенный мне знатный титул, я был бы мерзавцем, если бы принял его. И если бы ко мне присоединилось достаточное количество народной массы, чтобы произвести этот переворот, тогда я поступил бы подло, не присоединив туда своих усилий.
– Кажется, теперь я понимаю вас. Вы не порицаете счастливого меньшинства, которому, конечно, не хочется бросить насиженного родного гнезда, но осуждаете всемогущую тупую массу народа за то, что она мирится с существованием подобных гнезд.
– Вот именно! Однако вы способны понять простую вещь, если дадите себе труд над ней подумать.
– Спасибо!
– Не обижайтесь, Трэси; я хочу вам дать добрый совет. Когда вы вернетесь в Англию и увидите, что ваша нация готова ниспровергнуть сословные различия, чтобы смыть с себя это позорное пятно, присоединитесь к благородному мероприятию. Если же вы найдете, что старый порядок вещей остается в прежней силе, и вам предложат графские владения, берите их смело.
– Я так и сделаю, – серьезно ответил Трэси решительным тоном.
Барроу расхохотался.
– Отроду не видывал такого чудака! Я начинаю думать, что вы ужасный мечтатель. В вашей голове самая дикая фантазия моментально обращается в действительность. Сейчас вы посмотрели на меня такими глазами, словно вас бы удивило, если бы судьба не поднесла вам графской короны. – Трэси покраснел. – Графское наследство! – прибавил Барроу. – Лакомый кусочек, нечего сказать. Берите же его, если он свалится вам с неба, но до тех пор все-таки не надобно зевать, а подыскивать какое-нибудь занятие. И если вам предложат место в колбасной за шесть или за восемь долларов в неделю, ступайте за прилавок, выбросив из головы все пустые бредни.