Американский претендент
Шрифт:
– О, я – несчастный.
– Ну вот, я сказал, что вы дошли до отчаяния, а этого не надо. Бодритесь и будьте веселы.
– Легко сказать, Барроу! Как я буду весел, если на мою голову свалились все несчастья? Мне никогда не снилось, что я могу дойти до такого положения. Нет, меня возмущает даже всякая мысль о веселье; давайте лучше говорить про смерть и похороны.
– Ну, уж ни в каком случае! Это значило бы махнуть рукой на все. Стыдно падать духом. Я хочу доставить вам развлечение и с этой целью послал Брэди в одно местечко, пока вы завтракали.
– В самом деле? Что же такое вы затеяли?
– А вам хочется узнать? Отлично! Любопытство – хороший
ГЛАВА XVI
Брэди явился с ящиком и опять исчез, успев только сказать:
– Они кончают одну работу и сейчас придут.
Барроу вынул из ящика портрет масляными красками без рамы, в квадратный фут величиною, и поставил его перед Трэси, выбрав наиболее выгодное освещение, после чего украдкой бросил на товарища испытующий взгляд. Однако лицо Трэси не изменило своей окаменелой неподвижности и оставалось бесстрастным. Барроу поставил перед ним другой портрет, рядом с первым, и опять украдкой взглянул на товарища, отправляясь за третьим. Ледяное выражение в чертах молодого человека несколько смягчилось. № 3 вызвал подобие улыбки. № 4 совсем оживил его, а № 5 заставил юношу рассмеяться искренним смехом, который перешел в веселый хохот при № 14, когда тот появился вслед за другими.
– Ну, вот теперь вы пришли в себя, – сказал Барроу. – Если вас можно рассмешить, значит, еще не все потеряно.
Принесенные картины оказались чудовищными в смысле колорита, письма и экспрессии, но одна черта делала их положительно смехотворными. Каждый из четырнадцати портретов был снабжен одинаковыми атрибутами. Если забавно видеть фигуру коренастого ремесленника в партикулярном платье, с важностью опирающегося на пушку, которая стоит на берегу, тогда как на заднем плане виднеется корабль на морских волнах, то что же сказать о целой портретной галерее, где на каждой картине фигурирует тот же корабль и та же пушка? Трудно представить себе что-нибудь нелепее подобного зрелища.
– Объясните, объясните мне, ради Бога, что значит эта мистификация? – воскликнул Трэси, заливаясь смехом.
– Надо вам сказать, что эти мастерские произведения исполнены кистью не одного гения, а целых двух, – отвечал Барроу. – Они работают сообща; один пишет фигуры, другой аксессуары. Первый художник – немецкий башмачник с необыкновенной страстью к живописи; другой – простодушный старый янки, отставной моряк, который умеет малевать только корабли, пушки и морские волны. Они срисовывают портреты с дешевых моментальных снимков на металлической пластинке по двадцать центов за штуку, а за свою работу получают по шесть долларов за экземпляр, причем пишут общими силами по две штуки в день, когда, по их выражению, «бывают в ударе», то есть под наитием художественного вдохновения.
– И неужели им платят деньги за такое безобразие?
– Даже с большим удовольствием. И дела этих пачкунов процветали бы еще лучше, если б капитан Сольтмарш был способен изобразить лошадь, фортепиано, гитару или что-нибудь подобное, вместо своей неизменной пушки. Говоря по правде, она всем намозолила глаза; даже заказчики-мужчины, и те не хотят ее больше, не говоря о женщинах. Оригиналы всех показанных вам четырнадцати портретов недовольны своими изображениями. Один из них – служака из вольной пожарной команды, и ему хотелось бы видеть пожарную машину вместо пушки. Ломовой извозчик хочет, чтобы вместо корабля на заднем плане рисовались роспуски; словом, каждый требует атрибутов своей профессии; а между тем капитану никогда не удается нарисовать ничего, кроме кораблей и пушек,
– Знаете, это самый необыкновенный вид эксплуатации человеческой глупости. Положительно, я не слыхивал ни о чем подобном. Вы меня заинтересовали не на шутку.
– Да и сами художники – прекурьезный народ. Люди они честные и вполне порядочные. Старый янки очень набожен; он прилежно изучает священное писание, которое любит толковать вкривь и вкось. Трудно представить себе человека добрее Сольтмарша, хотя он имеет привычку сквернословить и ругаться, как все моряки.
– Молодчина! Я хотел бы с ним познакомиться, Барроу.
– Охотно доставлю вам этот случай. Кажется, они идут. Если хотите, мы сведем речь на их искусство.
Художники пришли и чрезвычайно дружески поздоровались с хозяином комнаты. Немец оказался сорокалетним мужчиной, довольно полным, с блестящей лысиной, добродушным лицом и почтительным обращением. Капитану Сольтмаршу было под шестьдесят; высокий ростом, атлетически сложенный, он держался прямо. Его черные, как уголь, усы и волосы не были тронуты сединой, а загорелое, точно дубленое, лицо, поступь и движения отличались самоуверенностью, привычкой повелевать и решимостью. Жесткие руки моряка были татуированы, а зубы так и сверкали белизной; без малейшего усилия он говорил потрясающим басом, напоминавшим звуки церковного органа, и от его могучего дыхания пламя газового рожка свободно могло бы развеваться на пятьдесят ярдов в сторону.
– Великолепные картины! – сказал Барроу. – Мы только что любовались ими.
– Очень рад, что они понравились вам, – сказал с очевидным удовольствием Гандель, честный немец. – Ну, а вы, гер Трэси, как находите нашу работу?
– Могу по совести сказать, что никогда не видал ничего подобного.
– Sch"on! – с восторгом воскликнул сапожник. – Слышите, капитан? Вот этот шентльмен хвалит наше искусство.
Капитан пришел в восторг и сказал:
– Нам очень лестно слышать вашу похвалу, хотя теперь, создав свою репутацию, мы отовсюду получаем одобрение.
– Да, репутация – самое важное во всяком деле, капитан.
– Совершенно верно. Надо не только уметь взять риф, но и показать шкиперу, что ты умеешь сделать это. Вот вам и репутация. «Вовремя сказанное доброе слово создает нам славу, а зло пускай падет на того, кто умышляет злое», – сказал пророк Исай.
– Это очень возвышенно и вполне определяет вашу мысль, – заметил Трэси. – Где вы обучались живописи, капитан?
– Я нигде не обучался ей; это – природное дарование.
– Он так и родился с этой пушкой в голове. Капитан ничего не делает сам по себе; его гений руководит им. Дайте ему сонному кисть в руки, и у него выйдет пушка. Клянусь честью, если бы он мог нарисовать фортепиано, гитару или лоханку, мы были бы богаты.
– Как жаль, что трудовая жизнь помешала развиться его таланту и ограничила круг его деятельности! – заметил Трэси.
Капитан немного взволновался этими словами и подхватил:
– Вы совершенно правы, мистер Трэси. Мой талант загублен, а это очень жаль. Вот взгляните сюда, на портрет № 11; тут нарисован содержатель наемных экипажей, и могу вас уверить, что его дела процветают. Ему хотелось, чтобы я нарисовал запряженную лошадь на том месте, где стоит пушка. Чтобы как-нибудь выпутаться из затруднения, я принялся уверять его, будто бы пушка и корабль – установленные знаки нашей фирмы, так сказать, доказательство, что этот портрет нашей работы. В противном случае люди не поверят, что это настоящий Сольтмарш – Гандель. Вот хоть бы вы сами…