Амет-хан Султан
Шрифт:
Поплавав вволю, Амет-хан вышел на берег, растянулся на теплом песке, подставил тело солнцу. Вспомнились галечные берега, камни в водорослях, с прилипшими горстями мидий на родном Черноморском берегу. А здесь чистый мелкий песок, прозрачная зеленоватая вода, вкус которой значительно солоноватее, горше. И опять подумал: отец родился в республике, прилегающей к Каспию, а мать - в Крыму, на берегу Черного моря. Значит, любовь к морю передалась ему от обоих родителей.
Бездонное серо-голубое небо над головой, легкий накат морских волн возле ног, блаженный покой от горячих солнечных лучей - все это
Точно в указанный час Амет-хан входил в знакомый подъезд. В бюро пропусков за перегородкой дремал желтолицый, худой милиционер. Капитан уже был наслышан, что в городе много больных малярией, посочувствовал дежурному.
– Амет-хан Султан, Амет-хан Султан, - бормотал милиционер, когда молодой летчик протянул в окошко свой документ. Он разложил, как карточный пасьянс, бланки пропусков на столе и прошелся по ним сначала слева направо, прочитывая вслух фамилии, а потом в обратном порядке.
– На вас, товарищ капитан, на сегодня пропуск не заказан.
– Этого не может быть, - ответил Амет-хан, уверенный, что болезненного вида милиционер просто не может найти его пропуск в этой куче.
– Меня сейчас ждет помощник председателя Совнаркома, товарища Даниялова. Посмотрите еще раз, пожалуйста…
– Помощник ушел еще до обеда, - сказал дежурный, вновь раскладывая пасьянс из пропусков.
– Видите? На вас пропуска нет. Минутку, товарищ капитан, сейчас узнаем.
По внутреннему телефону милиционер долго разговаривал с кем-то, то и дело упоминая фамилию летчика. Амет-хан терпеливо ждал, уверенный, что произошло какое-то недоразумение. Вот сейчас этот желтолицый дежурный все выяснит, и он поднимется по широкой лестнице на второй этаж.
– К сожалению, помощник на работе не будет, - проговорил милиционер сочувственно и вернул Амет-хану документ.
Обескураженный, Амет-хан еще некоторое время растерянно простоял возле окошка бюро пропусков. В голове было пусто. Такого поворота событий он никак не ожидал…
И то, и другое предположение не меняло положения, в котором оказался Амет-хан. Приближался конец рабочего дня. А завтра утром он должен лететь в Крым, вернуться в полк. А как теперь быть с родителями? Оставить в городе, где, как откровенно предупредил военный комендант, снять комнату невозможно?… Везти их обратно с собой? Но куда? Ведь ему прямо:сказано, чтобы до конца войны его мать и отец уехали из Алупки…
Профессия летчика, тем более истребителя, требует четких, продуманных действий, твердого порядка в мыслях, сознании. Этому Амет-хан за годы войны научился, можно сказать, в полной мере. А вот что делать теперь, в столь непредвиденных обстоятельствах, Амет-хан не знал. Он вышел на улицу и бесцельно свернул в первый же иереулок, круто поднимавшийся от приморского парка.
Неожиданно взгляд Амет-хана остановился на аляповатой вывеске, украшавшей вход в подвал на другой стороне улицы. На жестяном листе масляными красками был нарисован пузатый кувшин, из горла которого широкой струей лилось кроваво-красное вино. Вчера, гуляя
Амет- хан решительно перешел улицу, толкнул потемневшую от времени тяжелую дверь духана.
В подвале было прохладно, царил полумрак. Свет едва пробивался из единственного запыленного окошка под потолком. Дремавший за прилавком в одиночестве старик при скрипе двери вскочил, проворно засеменил навстречу.
– О, молодой герой!
– приветливо заулыбался он.
– Машалла, машалла! Это большая честь для моего духана!
Старик подвел Амет-хана к прилавку-столу, расставил тарелки с зеленью, сыром. Появился кувшин с вином, весьма похожий на тот, что был нарисован на вывеске.
– Совсем, сынок, плохо идут дела. Война, - вздохнул духанщик, наливая густое красное вино в керамическую кружку.
– Вся молодежь на фронте, некому чихирь пить. До войны в такой час я, бывало, вертелся как сазан на сковородке, - продолжал он без умолку болтать.
– Поверьте старому Мустафе, в подвале, бывало, за каждым столом по десять человек сидело!
Амет- хан на одном дыхании выпил кружку вина, которую Мустафа тут же наполнил снова. Почувствовав, что молодой летчик не расположен к разговорам, духанщик отошел за прилавок.
Так, в полном молчании, долго сидели они вдвоем в пустом подвале. Амет-хан пил вино, не чувствуя ни его вкуса, ни опьянения. Только впервые за годы войны он не мог удержать слезы и плакал, отвернувшись от старого Мустафы. Никто на фронте не видел его слез, ни под Ярославлем, когда умер в госпитале его друг Яшка-одессит, ни в тот день, когда на его глазах нелепо погиб во время тренировочного полета Миша Баранов. Стиснув зубы от горя, хоронил он и других боевых товарищей, могилы которых остались под Кишиневом, Сталинградом, на Миус-фронте и в Крыму…
А теперь Амет-хан не мог сдержать слез от своего бессилия, от обиды, от обманутого доверия, от того чувства унижения, которое испытал только что у окошка бюро пропусков. И старый духанщик, много повидавший в своей жизни, сердцем понял, что этот статный молодой военный, грудь которого украшают столько орденов и Звезда Героя Советского Союза, переживает в одиночестве какое-то глубокое горе и ему не надо мешать. Он только сочувственно вздыхал, горестно качая головой каким-то своим, тоже нелегким мыслям…
На следующий день Амет-хан с родителями вновь появился на Махачкалинском военном аэродроме. Здесь сочувственно отнеслись к положению, в котором оказался капитан-фронтовик. По просьбе Амет-хана в Крым. в штаб 8-й воздушной армии была отправлена радиограмма с кратким изложением ситуации. Вскоре пришел ответ, в котором командующий армией генерал Хрюкин предлагал Амет-хану отправить родителей в станицу Привольная Краснодарского края, где был родительский дом Тимофея Тимофеевича…
Было раннее утро. С моря дул прохладный влажный ветерок. Самолет на Краснодар ожидался во второй половине дня. Ослабевшую после переживаний в Алупке и теперь в Махачкале мать Амет-хан устроил в комнате отдыха летчиков, а сам с отцом отправился побродить по окрестностям аэродрома, надо было как-то скоротать время.