Амир

Дей Екатерина

После огненной жидкости маслице пронеслось по горлу легко, обожгло все внутренности, и я уже казалась себе вулканом, наполненным раскаленной лавой.

– Вот и хорошо, вот и щечки стали персиковыми, ты теперь красная девица, невиданная доселе в этом логове змея, а ты его не боись, его несчетным головам такой красоты не превозмочь, мы ему водопад твоей жизни красотой да силой перекроем, ишь чего вздумал, разговорами тебе …

Я открыла рот и выпустила бушующее внутри меня пламя, прошептала:

– Сама я …спросила…

– А он, ирод, знал, ты заволнуешься, и сразу

ему жизнь свою отдавать будешь! Для того и пугал, словами сказать не мог, кинул…

И замолчала, губы сжала, поняла, что проговорилась, а я вопросительно взглянула и прошептала:

– Видела…

Фиса махнула рукой, что уж, опять сама виновата, даже на Вито оборачиваться не стала. Хотя стоило бы, удовольствие могла получить, он стал бледным как полотно и глаза опустил. И я остановила взгляд на нем, ты в доме у хозяина служишь, значит, все знаешь.

– Да, Рина, во дворце везде установлены камеры. Во всех комнатах.

Я продолжала на него смотреть, даже пыталась изобразить недовольство, и он кивнул:

– В бассейне тоже.

Неожиданно Фиса решила оправдать действия хозяина дома:

– Ты, Рина, не обижайся, для тебя это, чтобы если что, успеть к тебе, ты тогда бурю учинила, могла и утонуть, а Амир на тебя смотрел, успел, значит, спасти.

Видимо огненные потоки совсем очистили мой мозг от остатков мути, и он стал работать в прежнем рабочем режиме. Вот все, вернее, маленькая часть, стала складываться, смотрел Амир на меня постоянно, появлялся всегда ниоткуда и в курсе всего. И сказал, что он очень силен, значит, двигается быстро, Вито тоже. Ну да, на руках нес как свадебное полотенце, а Амир, а что Амир, ему мой вес, как это, своя ноша не тянет. Но опять, же, странно, не давал возможности Мари о себе со мной говорить, сказал все сам, а сам все уклоняется от разговора, изучает меня в экране телевизора. И, небось, смотрел, как Фиса меня в гуттаперчевую куклу превращала. Я опять подняла глаза на Вито, и он, уже, натренированный Фисой, сразу понял мои мысли:

– Амир видит все, что происходит в этой комнате.

– Вот пусть и смотрит, пусть любуется твоей неземной красотой, где он такое еще увидит, людей-то, ирод проклятый, он только…

– Фиса, мне нужно с ним поговорить.

– Завтра, миленькая, завтра, ночь уже, вот поспишь, сны добрые посмотришь, утречком и поговоришь.

А утречком я еле выжила после того, что она назвала «косточки разомнем», чтобы ходить легче было. Ходить и стоять я не могла, лежала тоже с трудом. Мышцы болели и чувствовали даже прикосновение такой тонкой ткани, как моя простыня и покрывало. И еще маслице для горлышка и многочисленное оборачивание, чтобы голосок лучше звучал. Голос звучал хорошо, судя по тому, что Вито даже иногда глаза щурил от моего возмущения.

– Фиса! Я уже не могу, все опять болит, дай мне возможность…

– У березоньки ствол беленький, ровненький, я тебя красавица, как березоньку выпрямлю, ручки твои вытяну как веточки…

– Не надо веточки!

– Пей, миленькая, пей, голосок свой прозрачный, соловьиный, хрустальный разворачивай для песни нашей, женской, я его сделаю…

– Не надо ничего делать! Я не

пою!

– Как это, поешь, еще как поешь, Витек, там травка у меня приготовлена, мы ей ручки-то белые умоем, ножки прекрасные намажем, спать уложим, сон самое лекарство лучшее.

– Я только проснулась, Фиса, мне с Амиром поговорить необходимо.

– Амир уехал.

Вито смотрел на меня ярким желтым взглядом, даже губы поджал, я смогла удержать лицо и пожать плечом, уехал хозяин дома по делам, мне какое дело. Вито не смог промолчать:

– Амир вернется, как только сможет.

Но я на него уже не смотрела, выпила предложенный стакан удивительной гадости, и как это мне нравилось ее пить в первые дни, ужас какой-то. Безропотно далась намазать себя такой же гадостью и улеглась спать в полной тишине, даже Фиса больше ни слова не сказала. Вито встал у окна и опустил голову, крепко сжатые губы и кулаки, что ж может и права Фиса в своих обвинениях Амира.

И только сейчас я подумала, завернувшись с головой в одеяло, Вито служит Амиру, он из его клана, значит и он такой. Нелюдь. И пищей ему служат люди. Я сразу поднялась на постели и крикнула:

– Вито!

Он подскочил ко мне и попытался взять за руку, я не далась, отвела их за спину. Фиса подскочила с кресла и тоже подбежала ко мне:

– Звездочка моя, что с тобой?

А я отвернулась от них и опять завернулась с головой в одеяло. Не буду об этом думать. Не буду думать вообще.

– Вито.

– Рина.

Он уже стоял рядом со мной и смотрел чернотой глаз.

– Ты мне что-то давал, лекарство какое-то, что бы я не думала ни о чем, принеси.

– Ты что, миленькая моя, сладенькая, не нужно тебе никакого лекарства, может, ты уснуть не можешь, так мы ванну тебе голубенькую сделаем…

– Не нужна ванна. Вито, неси, я не буду думать, это правильно, буду просто лежать, и не буду думать. Буду лежа отдавать свою жизнь, и все для всех будет хорошо, Амиру хорошо…

– Амиру не будет …

– Будет! Он же этого добивается? Сколько будет моих сил, пусть столько и будет!

И вдруг Вито схватил меня за плечи, одним рывком поднял с постели и странным шипящим голосом произнес:

– Он от тебя уехал, чтобы не убить, удержаться в своей…жажде.

Как-то сразу сник, опустил меня и тихо сказал:

– Жажде твоей крови.

– Ирод! Отпустил бы Рину…

– Расстояние не имеет значения, он все равно будет забирать у нее жизнь. Где бы она ни была.

А я вдруг успокоилась, вспышка непонятного гнева и обиды прошла, правильно, не просто гнева, а обиды, вот корень, причина такого неадекватного поведения. Амир вчера так крикнул свое «нет», что я вдруг уверилась, что нужна ему, и он не хочет моей смерти. И вдруг уехал, ничего не сказал, просто исчез, повел себя как обычный… а вот и еще одна причина гнева, он такой, какой не может вести себя как среднестатистический, то есть нормальный мужчина. Он не может быть обычным, потому что уже в принципе не человек. А значит, должен вести себя соответственно. Соответственно чему? Моим представлениям об идеальном мужчине? Особенно если пьет человеческую кровь шестьсот лет.