Амнезия, или Фанера над Парижем

Купрашевич Владимир

– Ну, в общем-то,…я не знаю.

– Хорошо, я похлопочу.

Почти с обидой смотрю на нее. Я как будто бы и не прошу об этом. Тоже хочет от меня избавиться? Ощущение такое, словно я собираюсь изменить ей, а она даже благословляет меня.

– А нельзя мне все-таки остаться?– бормочу я.

– Вам надо возвращаться. И общаться больше.

Она старается произносить слова наставительным тоном, но мне в ее голосе слышится какое-то сожаление…

– Особенно с женщинами, – помолчав, добавляет она. – Хорошо если бы вы кого-то нашли. Хорошо бы ваши отношения с женщинами были близкими, понимаете?

Я киваю головой, но, видимо, неубедительно.

– Вы понимаете, о чем я?

.– Это же не обязательно

должно быть связано с сексом, – засвечиваюсь я.

– Первичное чувство и зарождается затем, чтобы перейти в близость. Физическую. У вас все получится. И, самое главное, это общение будет толчком, поможет вам вспомнить тех, кто был с вами рядом, что с вами происходило вообще.

Я невольно хмыкаю.

– А без этого никак?

– Ощущения, которые вы испытаете, вернут в вашей памяти всех, кто был вам дорог. Я хочу, чтобы вы все вспомнили.

Ее настойчивость начинает меня утомлять.

– А мне это нужно?!

Мария теряется окончательно и мне начинает казаться, что это нужно ей.

Утром мне сообщают о выписке. Марии в нашем отделении почему-то нет, хотя должна была прийти на дежурство. Я останавливаю в коридоре санитарку и спрашиваю, что с ней случилось.

– Подменилась. Наверное, какие-то проблемы.

Я не настолько плох на голову, чтобы возомнить, будто эта проблема – я сам, хотя и могла бы улыбнуться на прощание. Когда я видел ее улыбку в последний раз? Когда Мария объясняла мне, что такое полноценная любовь… Почему все это достает меня? Действие психотропных? По логике, действие этих лекарств как раз в обратном – подавлять всякие волнения. Не демидовские же лекции, о роли интенсивного секса в возрождении организма, привели к такому результату.

В приемный покой меня провожает старшая сестра. Она выдает мне мои вещи и конверт.

– Это вам передала Мария.

Я тотчас сую нос в конверт и нахожу там несколько денежных купюр, ключ и за-писку. Я разворачиваю ее и убеждаюсь, что ключ, вероятно, от моей квартиры, дальше четко и крупно написан адрес этой квартиры и в самом конце приписка, что долг можно не возвращать, или, если очень уж захочется вернуть, то когда будут лишние деньги. Дальше еще один адрес. Как я понял – ее.

Я вопросительно смотрю на старшую. Из окна на нее падает солнечный луч, и я замечаю на ее лице веснушки, которых раньше не видел из-за косметики. А может быть из-за тусклого освещения.

– Где это она все узнала?

– Понятия не имею.

Сестра отвечает чуть слышно и смотрит на меня как на безнадежного пациента. Может быть, мне так кажется, а скорее всего так оно и есть.

Часть вторая

Безликая одиночная камера, холодная и полутемная. Минимум мебели. Кровать, диван, тумбочка. Как в каземате. Неужели я и там побывал? Ванная и туалет отдельные, значит квартира. Предполагается, что моя, но в каком-то запущенном состоянии. Наверное, стерильность больничных палат избаловала меня, потому что меня это напрягает.

Порывшись в шкафу, ящиках, нахожу одежду, какие-то, еще непонятные предметы, рисунки на клочках бумаги… В туалете нахожу швабру и пытаюсь навести хоть какой-то порядок. Мероприятие затягивается до полудня, пока я не прихожу, наконец, к неутешительному выводу, что уборкой здесь мало что изменишь. Ощущение неустроенности и какой-то необъяснимой тревоги не проходит. Правда Мария предупреждала, что первое время так будет – побочный эффект от лекарств.

На тумбочке, скорее всего из-под телевизора, детские книжки. Детей у меня, вроде бы, нет, и чьи это книжки я не знаю. Может быть из собственного детства. Ворошить его я не рискую и отношу их на книжную полку, где обнаруживаю паспорт. Тупо смотрю на фотографию, сличаю ее с изображением в зеркале, и вынужден признать,

что сходство, хоть и отдаленное, но есть, На странице «семейное положение» никаких записей и я с облегчением сознаю, что никому ничего не должен… И это главное. Остальное со временем проясниться, хотя лучше бы этого не происходило вообще. Наверное, поэтому меня напрягает фанерная дверь в углу комнаты, с навесным замком. Понимаю, что это кладовая, то есть помещение с сюрпризами. С опаской тяну замок вниз и с облегчением чувствую, что он закрыт наглухо. Где от него ключ я, разумеется, не знаю и желания знать, как-то не возникает.

В последующие дни я очерчивал свое жизненное пространство. Это оказалось де-лом не сложным. На автопилоте нашел продовольственный магазин, пару мелочных лавок со всякой всячиной. Наверняка я бывал здесь неоднократно, поскольку что-то вспоминалось как когда-то виденное… Правда, как что-то очень знакомое обнаружилась и острая нехватка средств, Денег, которые одолжила мне Мария, хватило ненадолго, и я стал перед проблемой, где найти источник этих самых средств. Как мне уже стало понятным, я и раньше зарабатывал на жизнь какими-то оформительскими работами, (вряд ли изготовлением монументальных полотен), потому принялся восстанавливать деловые связи. В одном из ближайших гастрономов мне удалось уговорить директрису на небольшой заказ – изобразить на картоне пару арбузов. Простейший сюжет дается мне нелегко и рисунок не кажется мне соблазнительнее, чем оригиналы в овощной клетке. Не впечатлил мой труд и директоршу. Покосившись на меня, она проворчала, что раньше у меня как-то получалось лучше.… Я стал оправдываться, что недавно из больницы и пальцы еще не размялись. Тетка, вздохнув, сунула мне купюру, не слишком высокого достоинства, но это уже было кое-что…

Рыскать по городу в поисках работы мне не нравится, я бы с большим удовольствием сидел в своей берлоге, к которой постепенно привыкаю и что-нибудь рисовал, в свое удовольствие, но, к сожале– нию, это удовольствие никем не оплачивается …

Вечерами, когда я не занят исполнением какой-нибудь рекламки, я с ностальгией вспоминаю клинику для душевнобольных и пытаюсь изобразить Марию… Портрет получается с каждым разом все лучше – но когда я очерчиваю ее обнаженное тело руки мои перестают слушаться а само изображение расплывается… Тогда бросаю эту экзекуцию и пытаюсь рисовать чужие, где-то виденные или придуманные лица…

Утром я просыпаюсь рано, и не сразу понимаю, что ночь миновала. Звонков трамваев, не слышно. Подхожу к окну. Да, раннее утро. Небо уже с фиолетовым отливом, но других признаков рассвета еще нет. Пока его заменяют тлеющие уличные фонари.

Забираюсь обратно в постель и долго смотрю в потолок. Что меня разбудило в та-кую рань? Вспоминаю, что ночью меня преследовали какие-то обрывочные видения, фрагменты обнаженного женского тела, мимолетные прикосновения, шепот. Некоторые эротические картинки разворачивались достаточно логично – я раздевал ее, любовался выразительностью ее тела, свежестью ее кожи, даже начинал испытывать какое-то желание, потом вдруг все распадалось на какие-то непонятные детали, менялись декорации. Вместо желанной женщины выплывали недружелюбные лица …

Я давно не видел снов и нагромождение не связанных, как будто, между собой эпизодов, ощущений, лиц и деталей тела озадачивает. К чему все это?

Провалявшись с полчаса, я снова поднимаюсь, открываю на кухне, холодильник, где на нижней полке дверцы сиротливо забилась в угол маленькая бутылка с недопитой водкой. Нахожу стакан, долго рассматриваю его, потом сливаю жидкость обратно в бутылку. Не верю в свой героический подвиг, но все же ставлю склянку обратно, хотя собственная решимость, и смешит. Что я вознамерился делать? Попытаться начать сначала? Это за три то дня до занавеса?!