Амур-батюшка (др. изд.)
Шрифт:
Бердышов поехал вверх по Желтой реке, держа путь на озеро. Впереди на оморочке шел Юкану.
– Ты зачем вчера родовичей обидел? – спросил Иван у Савоськи.
– А что они терпят! – отвечал старик зло.
Иван догадывался, что драка в Ноане произошла неспроста. В другое бы время Савоська старался скрыть, что его побили. Отсылая его в Ноан, Иван уже знал: дело просто не обойдется. Иногда он сам удивлялся своему звериному нюху на такие дела.
Иван в шляпе стоял на корме лодки с винчестером за плечом. Нал ним проплывали вековые ветвистые дубы, склоненные с прибрежных
Выехали на озеро. Туман стлался полосами по бескрайному водному простору. Вдали проступали неясные вершины хребтов.
– Пойдем вон в те сопки, – обращаясь к Ваське, показал Бердышов рукой вдаль. – Везде надо побывать. Правда?
– Правда, дядя Ваня! – обрадовался мальчик.
– Пойдешь?
– Пойду…
Ему до смерти надоели гольды с их делами. Вид озерной воды напоминал пареньку Амур.
– Вот бы, Васька, тебе на море побывать! – толковал Иван. – А ты, Савоська, – засмеялся он, обращаясь к старому гольду, – не кручинься. Может, еще и недаром старался!.. Зря ничего не случается!
Вид воды и гор в новом, необычайном сочетании был полон свежести и чистоты. Васька с замиранием сердца смотрел на открывшийся перед ним огромный новый мир.
– А вон и белки видны.
На вершинах хребтов белели снега. С той стороны пахнул холодный ветерок.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
От синих лохматых лесистых берегов в озеро протянулся лысый мыс, редко уставленный берестяными юртами. Тунгусы обступили Бердышова. Савоська подвел к Ивану слепого старика.
– Вот Суокина, тот самый старик, у которого ноанский торговец сына погубил.
Тунгус тянул слабые руки, желая ощупать Ивана. Они дрожали, как ветви на ветру.
– Кто хочет узнать, как погиб мой сын?
Старик рассказал, что Синдан избил сына и парень долго хворал.
– Их рода прозвание Ыйден, – говорил Савоська. – Ыйден – значит царь. Этот старик царского рода. У тунгусов давно цари были.
– Вот до чего тунгусские цари дожили! – сказал Иван, обращаясь к Илье и Ваське. – Были цари, да одичали. А самого последнего торгаш насмерть, избил.
Тунгус рассказал Ивану, что все они здесь крещеные. Еще до прихода русских ездили они за хребты, и на Бурукане крестил их поп в юрте с крестом.
– Ну, а кто у вас царем был? – спросил Иван.
Старик долго перечислял имена своих предков. Васька смотрел на тунгусов, и не верилось ему, чтобы такие оборванцы были царями.
– Вот был царь так царь!.. – покачивал Иван головой, как бы неподдельно сожалея о судьбе тунгусских владык. – Провинились они в чем или их завоевали?
Иван слыхал, что были случаи, когда царей свергали и рубили им головы. Похоже было, что и у тунгусов что-то стряслось с царями.
– Паря, этот случай не худо бы всем царям знать!
«Приеду домой, надо рассказать, что я тунгусского царя видел», – думал Илюшка.
Ыйден пожаловался Ивану, что старухе его не хочется жить на озере. Говорит, в лесу теплей и не так страшно. Боится, что опять Синдан может прийти.
– А русских не боится?
– Нет, русских-то мы не боимся. Я молодой был, помогал русским, – тихо и, как
Слепой Суокина принял Ивана за офицера и благодарил, рассказал подробно, как погиб сын, просил, пусть русские осудят Синдана.
Ночевали у подножья крутой сопки у стойбища самогиров, как называли родственное гольдам племя, жившее на этом озере. По их имени озеро Эворон называли Самогирским.
С вечера Иван изрядно выпил и уснул на корме лодки. Ночью он проснулся, вылез из-под полога и уселся у борта. Черная блестящая вода уходила в бескрайную даль. Было прохладно, с озера тянул ветерок. На скалах высились кедры и ели, похожие на черные перья. Над их вершинами горела луна. Слышались удары бубна, крики. В одной из юрт блестел огонек – там шаманили.
– Га-га!.. – доносился голос Савоськи.
– Га-га!.. – кричали гольды.
Шаману них был свой, но Савоська вызвался помочь вылечить больного.
Ивана вдруг взяла тоска. Чувство это изредка, но с большой силой охватывало его.
«Где я? В тайге, на озере, за тысячи верст от людей! – думал Бердышов. – Тут никогда никто не бывал, кроме меня да офицеров от Невельского…»
Человек, привыкший к дикой жизни, выросший в тайге, Иван хотел поехать в людные места, в большой город, посмотреть разных людей, потолковать в живой толпе. Ум его не мирился с тем, что всю жизнь придется скитаться по глухим таежным трущобам. Ему казалось, что где-то есть место – многолюдное, яркое, веселое, назначенное ему, – от которого он почему-то отторгнут, и не он один, а весь его род. И вот Бердышовы всю жизнь таскаются по тайге и все не выберутся из нее домой. Иван тосковал по этому неведомому гнезду.
«Я всю жизнь отступаюсь от того, чего хотел. Что толку, что я помогаю людям? Я не смею делать то, что хочу. А если рискнуть?» – подумал он. Душа защемила от того, что представилось ему. «Это было бы счастье! Неужели я не могу сделать то, что хочу? Только не надо бояться».
Ивану давно уже и сильно нравилась Дуняша. Еще когда ей было тринадцать лет, а он бывал в Тамбовке у ее отца, ему все хотелось смотреть на нее. Теперь она подросла, ей шел семнадцатый год. Он сам понять не мог, что с ним делалось, когда он ее видел. Он все забывал: жену, семью. Он все ради нее бросил бы: и дела, торговлю, охоту. Он готов был ради нее еще бог знает что сделать, а не только бежать вровень с лошадьми по цельному снегу из Уральского до Мылок. Он чувствовал, что теперь ему не удержаться, его как понесло течением. Он еще сам не знал, как все сделает, уменье действовать силой и хитростью было у него в крови.
Он, кажется, не всегда бы смог рассказать сам о своих мыслях и намерениях, как не мог он рассказать о многих приметах охоты на зверя: в его охотничьей душе была выработана почти звериная чуткость, и он знал такие уловки, для которых, кажется, и слов-то людских нет.
– Га-га! – орали в юрте.
«Сейчас пойду шаманить!» – решил Иван.
Ему хотелось сильных движений, буйства, озорства. Он перепрыгнул с лодки на гальку. С разбегу распахнул дверь в юрту. Васька побежал за ним. Илья помчался тоже.