Амур-батюшка (др. изд.)
Шрифт:
Между тем народу собиралось все больше и больше. Айдамбо пошел в домик священника, переоделся в парчовую одежду.
Двери церкви открыли, и громадные волосатые попы в сияющих ризах, провожаемые восторженными взглядами, пошагали в храм. Следом за ними такой же пышный, яркий, весь в золотой драгоценной ткани шел Айдамбо.
Но на душе у него было неладно. Он был удручен и все делал невпопад. Поп раза два подталкивал его в бок, а один раз пребольно дернул за ухо.
«Совсем не может быть у Ваньки Гао раскаяния. Он не такой человек, чтобы по закону
В церкви места не хватало. Большая толпа гольдов стояла во дворе. Хором певчих из крестьян управлял Федор Барабанов.
Гао Да-пу пролез вперед. Стоя неподалеку от исправника и чиновников, он низко кланялся иконам. У Гао были деловые намерения, и он желал поближе сойтись с попами. Гао истово крестился.
Красавица Дуняша в ярком платье с цветами и со множеством оборок стояла подле Тани и время от времени любопытным взором обводила молящихся.
Густой толпой стояли бородатые, косматые, лапотные новоселы и бритые староселы-амурцы. Сашка-китаец оказался между Егором и Тимохой.
Все женщины в чистых платьях и белых платках. Дома день за днем проводили они в труде, в рабочей одежде, а тут светлым нарядом как бы выражали праздник души.
Когда запел хор, в церкви раздались всхлипывания, и, глядя на плачущих матерей, закричали в голос малые ребятишки и младенцы.
Дельдика стояла в кругу русских девушек и думала: «Почему нигде нет Айдамбо? Ходят русские в золотых одеждах, а его нигде нет».
Но вот один из русских в золотой одежде обернулся, и девушка увидела знакомое лицо. Или это не он? Нет, это Айдамбо! Сердце ее забилось…
Айдамбо тоже заметил взгляд Дельдики. Он дважды прошел мимо нее, чтобы она все видела хорошенько. Он как бы взглянул на себя ее глазами и подумал, что Дельдика должна понять, как он теперь не похож сам на себя. Он совсем оживился, стал прилежнее служить, и поп похвалил его.
Старый Покпа был потрясен и смущен, завидя сына в таком наряде, как у попа. Пение хора, колокольный звон, золотые одежды, общая обстановка торжества окончательно сломили старика. Когда по рядам пошли собирать на храм и все вынимали деньги и даже Сашка-китаец, прослезившись, положил на блюдо двугривенный и, втянув голову в плечи, стоял всхлипывая, Покпа заволновался еще сильней. Он пошарил в мешочке у пояса, там ничего не было подходящего. Покпа снял серебряный браслет с руки и положил на тарелку. Незнакомая сильная радость охватила его. Он был сейчас заодно со всем этим разным, но сбитым церковью в одну толпу, одинаково чувствующим общую силу и торжество народом.
После службы Покпа подошел к священнику.
– Крести меня, – попросил он.
«Вот когда я тебя, поганца, пронял», – подумал поп.
Гао Да-пу подошел к начальству.
– Наша тоже хочу деньги давай, – сказал он. – Моя шибко хочу крестица.
К ужасу Айдамбо, который все видел и слышал, Гао при попах и чиновниках пожертвовал на храм двести рублей.
– А ты мне говорил, что
В толпе заулыбались.
– Ваша пошути, пошути! – с достоинством ответил Гао. Богатырь поп молча и серьезно смотрел на него. Он знал, какой это ловкач и в какой кабале держит он всю округу.
– Гао большие деньги дает на церковь! – удивлялись гольды. – Батьке деньги дает.
– Ну, тогда придется и мне тоже, – сказал Бердышов.
Он положил на блюдо триста рублей.
– Иначе нельзя, – выходя на паперть, говорил он Барабанову. – Богу молиться, да на китайские деньги – куда годится! Пусть лучше на мои.
Новоселы и гольды гурьбой выходили на паперть.
– Че-то маленько пристал, хочу посидеть, – пожаловался Улугу, выбравшись из церкви. – Можно?
– Теперь можно, – ответил Силин.
– Черт не знай! Как русский не устает?
– А мы в бога верим. Стоим – веруем.
– Если бы молиться да ходить – тогда бы ниче!
– Это по-шамански – молиться да ходить! А вот ты говорил, что русский шестом толкаться не умеет. Шестом что! – усмехнулся Силин. – Ты попробуй заутреню выстоять. Я могу не шевельнувшись, как литой. Вот и называется, что русский стойкий!
Ослепляя народ блеском мундиров и эполет, по склону холма спускались чиновники. Оломов, в синем сюртуке, что-то бубнил, тыча пальцем на отдаленные хребты.
– Это будет не только церковь, – рассуждал Барсуков, – а как бы форпост колонизаторов. Она и строена из таких бревен, что не пробить ядру.
– Говорят, батюшка сам выбирал лесины и помогал таскать солдату.
– Да, мужик он хозяйственный.
Городские попы с интересом приглядывались к Гао.
– Азиат, но, видно, доброй души, – вполголоса говорил горбоносый толстый протоиерей с сизыми щеками и черной бородой. – С кротостью подношение его. Может быть обращен в христианство!
– Чуют, твари, что тут можно поживиться, – заметил Силин.
– Какая девушка, удивительной красоты! – сказал Барсуков, кивая на Дельдику. – Я обратил на нее внимание еще во время службы.
Оглядывая толпу, Дельдика кого-то искала.
– Да, да! Чудесная! Мохнатая, как японский цветок, как хризантема!..
Чиновники остановились.
– Какое-то влияние юга. Побьюсь об заклад, что в ней есть что-то малайское.
– Эка куда вы хватили! – отозвался Оломов.
– Моя приемная дочь, – сказал Бердышов. – Она подросла и стала как мохнатая курилка.
– Да, она хороша! В русском платье – сочетание необыкновенное.
Иван поманил Кальдуку.
– Вот ее родной отец.
Кальдука подобострастно кланялся и дрожал от страха. Барсуков через Ивана спросил его о предках:
Кальдука ответил, что дедушка брал жену с Сахалина – аинку.
– Как он узнал, кто у нас в роду? – спросил старик у Бердышова. – Я не потому ли такой маленький, спроси вот этого, который с бородой: он все, наверное, знает.