Амур-батюшка (др. изд.)
Шрифт:
– Айны родственны туземцам южных морей, – рассуждал бородатый чиновник в очках.
– А спроси-ка его: в тайге у нас еще много зверей? – приставал Кальдука к Бердышову.
Вокруг чиновников собралась толпа. Илья слышал, что говорят о Дельдике.
– Ты, я слыхал, не хочешь ее выдавать за русского? – спрашивал Барсуков у Ивана.
– Ей свой нравится.
Дельдика заметила, что ею любуются. Она захотела обратить на себя еще больше внимания.
– Илюся! – позвала она.
Илья быстро шагнул к ней, но
– Эй, надвое разорвешься, – раздался Терешкин голос.
– А у тебя ни одной, – отозвался Илья.
Неожиданно для него вокруг засмеялись.
– Илья нашелся! Вот сказанул!
Все смеялись над Терешкой.
Толпа молодежи двигалась к роще. Золотисто-красный, чистый березовый лес стоял на молодом, поднявшемся из озера мысу.
Тут не было бурелома, на новой земле росло первое поколение берез. Деревья были стройны, молоды и не теснили друг друга. Чистая трава зеленела, как в мае.
Девушки вошли в рощу, обнявшись. Стояла немая тишина. Чувствовалось последнее осеннее тепло. Кругом все в цветах осени – яркое солнце, желтые листья, голубая вода и голубое небо.
– Терешка с Ильей сегодня драться будут, – поговаривали парни.
Илья заметил, как скуластый Овчинников что-то сунул в кулак белобрысому Андрюшке Городилову и, сверля его зелеными глазами, что-то шептал.
«Вам же хуже будет…» – подумал Илья.
Городилов широко растянул гармонь. Терешка разбил хоровод, растолкал девиц. Дуня с гордостью отстранилась, избегая его прикосновений.
Терешка пустился в пляс. Волоча ноги, он обежал поляну и вызвал Илью. Ко всеобщему удивлению, и тот, избоченясь и лихо заломив картуз, проскакал по кругу. Тогда Терешке захотелось передразнить его, и он попытался изобразить, как Илья пляшет.
– Козелком-то, – небрежно молвил Илья.
И снова все засмеялись.
– Терешке крыть нечем, – хохотал Санка Барабанов.
Дуня, вытянув свою гибкую, в русых завитках шею, зорко следила за соперниками: Илья пустился вприсядку. Могучие ноги, взлетая то вправо, то влево, долго носили его стройное тело по траве.
Гармонь заиграла веселей. Андрюшке, видимо, нравилось, как Илья пляшет, он заулыбался и под звуки гармони покачивал головой.
Илья ползунком добрался до Терешки.
– Ух, ух! Раз-раз! – с восторгом приговаривали вокруг, хлопали в ладоши, притопывали, подсвистывали.
Веселье охватило всех. Побледневший от злости Терешка опять пустился плясать, но Илья явно забивал его.
Парни, как кочеты, то подскакивали, то отскакивали друг от друга в танце.
– Еще не дерутся, а уже налетают! – посмеялся Санка.
Услышав о драке, Терешка подумал, что, быть может, его подозревают в трусости. Подскочив, он ударил увлекшегося танцем Илюшку. Илья споткнулся, но устоял на ногах.
Глаза его загорелись. Развернув грудь, он ринулся вперед.
– А что тебе?
Бросив гармонь, сбоку подступал рослый Андрюшка Городилов.
– Илья! – отчаянно вскрикнула Дуня.
В этот миг Илюшка шагнул к Терешке. Размахнувшись правой рукой, он вдруг неожиданно для всех с силой коротким ударом левой руки хватил не его, а Андрюшку. Тот упал на спину. Из кулака у Городилова выпала свинчатка. Вторым ударом Илья сшиб Терешку.
– Всех подряд! – крикнул кто-то.
Толпа тамбовских парней с криками кинулась во все стороны по березняку.
В разгар пира поп, не стесняясь присутствием городских гостей, громко сказал, обращаясь к Гао:
– Ты не надейся, что скоро крестишься. Грешишь много, окаянный. Пока не раскаешься, крестить не стану.
Но Гао улыбался с наглостью. Сегодня он сделал, что хотел. Гао показал всем должникам, что близок русскому начальству и попам и даже деньги дает на церковь. «Дикари теперь поймут, – думал он, – что жаловаться на меня некому». На сочувствие мылкинского попа Гао раньше времени не надеялся. «Но городским чиновникам и священникам взнос должен понравиться. А это мне еще пригодится».
Гао не ошибался. Сизый поп с черной бородой то и дело с вожделением поглядывал на богатого китайца.
– Как мышь на крупу! – приговаривал Силин, которому чернобородый попище был как бельмо на глазу.
А Гао весьма заинтересовал попа. «Новое поле деятельности открывается перед нами, – размышлял он. – Китайцы, как видно, народ сообразительный, услужливый, с ними скорее можно столковаться, чем с тунгусами и гольдами. Начальство надо убедить, чтобы везли сюда побольше китайцев. Привезут рабочих, а из них, глядишь, поднимутся и богатенькие».
– Да, рыбак рыбака видит издалека, – ловя поповские взгляды, бормотал Тимошка.
Взнос Гао тронул и рыжего мылкинского попа. Деньги были нешуточные, но поп чувствовал, что среди своей паствы высказать благодарность китайцу он не смеет. Поп понимал, что сейчас надо потрафить народу – мужикам и гольдам, побудить их на ревностные деяния. «Китаец дал мне хороший повод», – думал он и в душе хвалил Гао, но внешне старался показывать Гао, что строг и грозен. Возвысив голос, он сказал торговцу:
– Запишу твой взнос не от тебя, а от должников твоих. Это деньги народа…
– Наша русскому богу давай. Наша русских начальников любит, любит, – улыбался китаец, косясь на исправника и попов.
– А вот сегодня один мужик дал на церковь десять рублей, – продолжал священник. – Вот это славный взнос! Для мужика десять рублей – плод великого труда его, пота и крови, пролитых на пашне. Десять рублей – это куль муки. Надо было мокрую землю выдрать из-под тайги, высушить ее, вырастить на ней зерно, построить мельницу. Богу приятны такие дела.