Амур-батюшка
Шрифт:
– Я задержусь на денек у тебя, Родион, – говорил Бердышов хозяину. – У меня старший олень что-то неладный. Хочу дать ему отдых.
– Пустяки, Ваня. Это тебе кажется, – уверял Савоська.
– Нет, пусть отдохнет. Посмотрим, каков он завтра станет. Лосиная Смерть мне говорил, у вас ягельник хороший есть. Пусть покормится.
Пошли к соседу узнавать про ягельник.
Сын Родиона и тунгусы угнали оленей к вершинам гор.
В избе Родиона собрались девки. Иван, по обычаю, роздал им гостинцы.
– Ну, любишь меня? –
– Люблю! – она в тон ему ответила задорно.
– Ну, поцелуй! – подставил он тугую щеку.
Дуня, вытянув белую шею, поцеловала осторожно.
– Ай, срамница! – завизжали девушки.
«А что бояться? – подумала Дуня и с гордостью взглянула на подружек. – Даже забавно!»
– Эх, Дуня, ягода моя! – воскликнул Иван. – Тебе за это подарок.
Молодежь помчалась по домам показывать обновки.
– Спасибо, дяденька, – скромно вымолвила девушка, оставшись с Бердышовым наедине.
Иван взглянул еще пристальней.
Из-за нее терял он всякую радость от своей веселой жизни, из-за нее не поехал с товаром на Амгунь, ездил по деревням вокруг Тамбовки, ждал, как зверь на лежке, когда с отцом вернется она с охоты. Настал час, надо успевать. «Была бы она моей женой, да я бы весь Амур перевернул! Попы тут продажны, они мне все сварганят, что я захочу». Ангу, как ему казалось, он не обидел бы. «Погорюет да смирится, у них в семьях по многу жен, их бабы привыкли к этому. Уж она и теперь чует».
Из-за Дуни сыграл он злую шутку с Ильей, пробудил в нем желание идти на барса в одиночку, а потом еще подумал, что Илья дитятко малое и стоит ли его подводить. «Хоть он и зверобой первейший, а дитей навек останется!»
Из-за Дуни, еще когда была подростком, Иван задержался на гульбе в Тамбовке, из-за нее, под ее взглядом, гнался по цельному снегу в день Таниной свадьбы за конями, из-за нее захватил Горюн, развернул там торг по всей тайге, сбил Синдана, знал, что ей об этом расскажут. К ней только стремился, когда на далеком таежном озере ночью, проснувшись под удары шаманского бубна, мечтал об иной жизни.
И вдруг узнал, что все зря, что любит она другого. И с тех пор Иван ушел в себя, прежде в самом деле шутил, а теперь только делает вид, что шутит. «Нет, Иван, гни свое…»
Он надеялся на силу, на богатство и на ловкость своего ума.
– Ты помнишь, малая была, про книжку меня спросила? Я с тех пор и читать пристрастился, – заговорил он. – Читаю, а все мне кажется, что чего-то не хватает… Я бы тебе читал в голос. – Он усмехнулся.
У нее был вид, как у птицы, которая услышала первый отдаленный выстрел охотника, подняла голову и не знает, взлететь ли и умчаться прочь, или отсидеться на месте, пока опасность пройдет стороной и все стихнет, или, быть может, промчаться дерзко над охотником, сыграть со смертью.
– Дуня, ведь ты Илью не любишь, – твердил он свое, – а я тебя люблю! Одумайся да полюби меня. С
Казалось, он говорил искренне. Он не жалел богатства.
– Дуня, ну, скажи… Скажи!.. – ласково молвил он. – Почему молчишь? Скажи смело…
– Илюшу люблю, – клоня голову, прошептала она слабо, стыдясь словно, что так жестоко обижает дядю Ваню.
Втайне ей так приятно было слушать все его слова. Но идти за него, за женатого, за приятеля отца, за старого, – ему уже лет тридцать пять, верно, – да что он, смеется!
«Ну, что с ней будешь делать?! – думал Иван. – Как я могу заставить ее полюбить себя? Илья ее околдовал. Бойкая, ловкая, ума – палата… Как она не поймет?»
В голубых глазах Дуни мелькнул огонек.
«Или она играет со мной?» – подумал Иван, и в этот миг душу обдало жаром. Глаза ее смотрели открыто, вызывающе, озорно; они поднимали в нем зверскую, неведомую силу. Казалось, она понимала, что происходит с ним. Сейчас он готов был на любое преступление…
Иван протянул руку, обнял ее крепко.
– Дуня…
– Да поди ты к чертям, дяденька, с такими шутками! – вдруг грубо ответила Дуня и оттолкнула его.
За дверью послышались голоса. Тунгус бранился с Савоськой.
Иван засмеялся и замотал головой.
– Разве ты меня не любишь? А я надеялся! Но все равно помяни мое слово…
Вошли Спирька и Родион.
– Помяни мое слово!.. – с деланной ласковостью повторил Иван.
Народ к нему все шел и шел.
– У нас к тебе дельце, – таинственно шепнул Санька. – Зайди вечером.
Шатровые ворота Овчинниковых утонули в сугробе. Из тяжелых снегов курился дымок. Белые пряди инея, как седая грива, висят над крышей и над дверью. На цепи лязгает, лает собака. В просторном, полупустом доме Овчинниковых, как в лабазе, пахнет мукой и залежалым товаром. Пол застлан половиками.
Братья – голубоглазый Санька и кареглазый Котяй – уселись по обе руки гостя. Вечер шел в разговорах о торговле и охоте, но между делом Санька помянул про главное. Он просил Бердышова помочь женить Терешку.
– На ком желательно? – оживился Иван.
– На Дуньке Шишкиной. А я тебя так уважу, что удовольствуешься. Ведь ты все можешь…
– А ты что поздно хватился? Она уже просватана. Она Илью Бормотова любит.
– Ну какая там любовь! – от души воскликнул Санька. – Мы богатые, а они голь, нищета!.. Будь милосерден, прижми-ка Спирьку, а то к нему подступа нет.