Амурский сокол
Шрифт:
Сноровисто вытащила любимый чугунок – долго держит тепло – из остывшей печи, сбегала в погреб за разносолами, нарвала в огороде зелени, и спустя небольшое время пустой стол превратился в изобильный. Чего тут только не было: и ядрёный квас, и морковные пирожки, и малосольные огурчики, и сало, нарезанное тонкими пластами, кроме того наваристый борщ со сметаной, печёная рыба и каша из полбы – на то и воскресенье, чтоб угощаться от души.
Никодим начал трапезу с большого ломтя хлеба, на который положил пласт сала с долькой чеснока, и долго смаковал это, прежде чем погрузить ложку в тарелку с борщом…
–
– Кушай, Никодим! – Марья аж зарделась от похвалы. – Вон ещё огурчиков малосольных бери! Грибочки! Лучок зелёный!
Она сидела напротив и, подперев ладонями щёки, любовалась, с каким удовольствием мужчина насыщается в её доме. Ей уже надоело стряпать только для себя. Вот настоящее счастье – дети, муж… Тихое семейное гнёздышко.
Только вот мужчина собирался уехать…
– Надолго ты в тайгу?
– Пока не знаю. Поеду, освоюсь, поживу, а как будет оказия – приеду к вам.
– Когда в путь?
– Вот завтра и отправлюсь…
– Баню затоплю тогда, – сказала Марья. – Ты побудь дома, покуда я воды натаскаю.
– Хорошо, Марьюшка. Ты только воды наноси, а остальное я сам… – Никодим тяжело вздохнул, посмотрев ей вслед.
Он не в силах был себе объяснить, почему его душа не лежит к этой женщине: молода, умна, домовита, красива, наконец. Но… нет той необъяснимой прелести, что заставила бы учащённо биться сердце казака. То ли дело Ликин: бывало, улыбнётся, посмотрит раскосыми глазами или просто пройдёт мимо, задев лишь дуновением колыхнувшегося подола платья, а у Никодима сердце выпрыгивает из груди…
Никодим вновь вздохнул, когда со двора вернулась раскрасневшаяся, запыхавшаяся Марья и со счастливой улыбкой сказала:
– Всё! Я уже и затопила. Тебе ничего не надо делать, Никодим. Разве что дров немного наколоть…
Никодим тотчас вскочил – лишь бы чем занять себя. Иначе от сумбурных мыслей с ума сойдёшь, особенно когда Марья каждый раз смотрит в его глаза с надеждой.
– Ххык! – и тяжёлый топор опускается на берёзовый чурбан, раскалывая его пополам.
– Ххык! – и мысли улетают прочь, оставляя лишь мускульное усилие.
Взять чурбан из кучи, поставить на колоду, поднять топор, расколоть…
– Ххык! Ххык! Ххык!
– Ххык! – и… инструмент застревает.
Мужчина поднимает топор вместе с обрубком бревна над головой и, развернув обухом вниз, с силой ударяет о колоду – поленья разлетаются в стороны. Так… Снова берёт чурбан из кучи, ставит на колоду, поднимает топор…
– Ххык! – прочь ненужные мысли.
– Ххык! – прочь сомнения.
– Ххык! – прочь преграды.
– Ххык! Ххык! Ххык!
Так, намереваясь расколоть пару чурбаков для бани, Никодим вошёл в раж и разделался со всеми брёвнами, да ещё и в поленницу сложил. Останавливался лишь холодного квасу глотнуть, что выносила Марья. Она не стала прерывать его – хуже этого нет, особенно когда мужчина работает в удовольствие. Только с истомой в сердце и теле любовалась, как он буйствует – как бугрятся мускулы на спине и руках, перекатываясь при каждом движении.
В баню Никодим отправился в исподнем белье, закинув на шею широкое льняное полотенце.
– О-о-о… Ух ты! – воскликнул он, зайдя внутрь. – Тут уши в трубочку сворачиваются от жары… Хорошо натопила, Марьюшка.
Никодим
Основательно разомлев, Никодим облился холодной водой и вышел в предбанник, чтобы отдышаться и хлебнуть квасу. Там его ожидал берёзовый веник – запаренный, облитый холодной водой и завёрнутый в чистую холщовую тряпку.
Второй банный заход предполагал уже скорее напряжённую работу, чем отдых. Никодим опустил веник в кадку с горячей водой, тут же вытащил и, встряхнув, полез на полок. Прямо оттуда подкинул воды на камни и начал париться. Сначала прошёлся по коже, едва касаясь и поглаживая, затем лёгкими движениями нагнал на тело горячий воздух. Снова плеснул воды на камни и, дождавшись, когда пар растечётся по потолку, стал, покрякивая, хлестать себя…
Вволю напарившись, облился водой и вышел отдохнуть; хлебнул кваску и прислушался к нутру: «Есть ещё силы?! Просит ещё?!» Похоже, что надо…
Зайдя в баню третий раз, Никодим едва успел поддать пару – возобновить приятное самоистязание не удалось. Скрипнула дверь, и в проёме показалось обнажённое пышное, но крепкое тело Марьи…
Глава 5. В тайгу
– Государь император, в видах скорейшего восстановления дружественных соседских отношений с Китаем, соизволил не присоединять какой-либо части Китая к русским владениям… – сказал генерал-лейтенант Грибский. – Моя миссия исчерпана. Хотя покидаю Благовещенск с тяжёлым сердцем, но совесть моя чиста – я лишь выполнял приказы военного министра.
Выступление бывшего губернатора Благовещенска перед членами Дворянского собрания губернии было встречено овациями, несмотря на немногословность. Все события короткой войны с Китаем нашли отклик в сердцах присутствующих. И не только присутствующих, но и всего населения, за исключением китайцев.
Подойдя к роскошному конному экипажу, запряжённому молодыми ухоженными лошадьми, Грибский, прежде чем сесть, задержался возле рослого усатого мужчины, одетого в новенький мундир губернского секретаря [10] Корпуса лесничих.
10
Гражданский классный чин в царской России. Для присвоения чина губернского секретаря не обязательно было быть дворянином.
– Ну что, Никодим… Благодарю тебя за усердие! Ты славно служил мне.
– Рад был стараться, ваше высокопревосходительство!
– Надеюсь, в лесном департаменте не посрамишь честь мундира. Ведь я за тебя поручился. Труд лесного кондуктора трудный – его получают настоящие знатоки и ценители леса. Отдавай всё своё умение и душу этому благородному мирному делу. Ты знаешь, что за упорство, трудолюбие, выносливость и твёрдость духа лесных кондукторов называют «лесными подшипниками»?
– Буду одним из таких «подшипников», ваше высокопревосходительство! – сказал Никодим, выпятив грудь. – Благодарствуйте за доверие!