Амурский сокол

Саматов Рамзан

Марья засмеялась:

– Я и сейчас не смотрю! Ты найди себе другую, Вася. Не пара я тебе – горькая вдова с грудным ребёнком… А ты себе найди девушку молодую… Правда, Василий, не ходил бы ты сюда! Перед людьми неудобно.

– Да что мне люди! – хорохорился Василий. – Я никого не боюсь!

– Ты-то не боишься, а меня бесславишь, порочишь перед людьми! Сам подумай, ну кто я тебе?

– Я на тебе женюсь!

– А ты меня спросил? Женится он… Может, я вовсе не хочу замуж?!

– А вот и спрошу! Марья, будь моей женой!

– Экий ты, пристал

как банный лист! Отстань! Уходи! И не приходи больше!

Но разве он нормальный язык понимает… Евсей Петровичу, что ли, пожаловаться?.. Сегодня опять явился – пришлось огреть его кулаком, когда полез обниматься. Ни стыда ни совести у человека. Но у Марьи кулаки крепкие: так саданула, что сбежал не попрощавшись.

Женщина снова улыбнулась своим мыслям, вспоминая, как Василий упал от её неожиданного удара, опрокинув кадку с водой. Сбежал, чёрт кудрявый, да ещё на Никодима нарвался.

А Никодим-то ничего – видный мужчина, за таким как за каменной стеной.

Хотя Маша и сама не промах. А что, покойный Михаил Васильевич учил её и кулачному бою, и стрельбе из ружья, показал, как шашку держать да нагайкой управляться – они же почти все здесь потомственные забайкальские казаки. Покойная матушка рассказывала, что она вместе с родителями была среди первых пересыльных казаков, которые основали Усть-Зейскую станицу, впоследствии ставшую Благовещенском.

Только вот у самой матушки судьба не сложилась: муж, отец Маши, рано помер, дочь она растила одна. В конце концов пришлось идти в услужение к купцу. Тяжела доля одинокой женщины… Но зато дочь вырастила на зависть всем.

Марья накинула на плечи цветастый платок и, подойдя к зеркалу, стала отыскивать на лице несуществующие морщинки. Затем повела плечами – хороша, ничего не скажешь, слава богу.

Хлопнула калитка во дворе, в сенях послышались шаги, и спустя некоторое время в дверях появилось смешливое женское лицо:

– Хлеб да соль вашему дому!

– А-аа, Глашенька, заходи. Как раз трапезничать собралась, – отозвалась Марья.

Но Глафира не вошла в избу, а буквально пулей влетела. В этой худощавой (в отличие от Марьи), небольшого роста женщине энергия била ключом, она постоянно находилась в движении.

– Благодарствую, Марья, – затараторила Глафира. – Ой, чо-то, я смотрю, сегодня у тебя народу. То один, то другой… Дай, думаю, сама зайду спросить, пока поселковые сплетницы небылицы не принесли.

– Да, соседушка, вот смотри, кто у меня тут, – сказала Марья, показывая рукой на люльку.

Глафира посмотрела в указанную сторону, вытянув шею, и заулыбалась.

– Знамо кто, дочка твоя – Дарьюшка!

– Да ты погляди, погляди! – сказала Марья с хитринкой в улыбке.

Пары стремительных шагов Глафире оказалось достаточно, чтобы всё хорошенько разглядеть и всплеснуть руками.

– Бат-т-тюшки-и! У тебя ещё один ребёнок?! – не то спросила, не то удостоверила с удивлением. – Боюсь сглазить…

– Иди к рукомойнику и садись за стол, – сказала Марья. – За трапезой расскажу. Был ребёнок –

не знал пелёнок, стар стал – пеленаться стал! – проговорила она и, достав из печи чугунок, выставила на середину стола.

По дому разнёсся аромат наваристой тыквенной каши с галушками.

– Угощайся, Глафира! Сейчас самовар закипит и будем чаёвничать с ватрушками.

– Ой, Марья, я страсть как люблю ватрушки!

За чаем Марья поведала соседке все дневные происшествия. Не забыла и про Василия рассказать.

– Надоел он мне – хуже пареной репы… Не знаю, как отвязаться от него.

– А что ж ты Евсей Петровичу не пожалуешься? Скажи ему, пускай приструнит кобеля своего!

– Пожалуй, придётся, Глаша. Проходу не даёт. Каждый вечер под окнами торчит.

– Да чёрт с ним, с кобелём этим, – махнула рукой Глафира и, подмигнув, заговорщически прошептала: – А что этот Никодим-то, хорош?..

– Да ну тебя, Глаш! У тебя одно на уме…

Та с хрустом потянулась, раскинув красивые, как у барыни, руки.

– Э-эх! А что? Имею право! Я тоже вдовая!

Глафира уже пять лет как лишилась мужа. Он погиб в стычке с китайцами: с отрядом казаков, охраняющих добытое на Амуре золото, нарвался на разбойников, захотевших прибрать к рукам ценный груз, приготовленный к отправке. В неравной схватке золото отстояли, но потеряли трёх казаков, в том числе и мужа Глаши.

Так тридцатилетняя красавица осталась с тремя детьми на руках – дочерью Фёклой и двумя сыновьями. Правда, девочке уже исполнилось двенадцать – она стала большой помощницей матери и тоже часто наведывалась к соседке, чтобы поиграть с Марьиной дочкой.

– Пришлёшь завтра Фёклу за моими присмотреть? – попросила Марья Глафиру. – Схожу до Афанасьева. Авось не прогонит. Если Василий сегодня опять будет домогаться – точно пойду!

– О чём ты говоришь, Марья? Я сама пригляжу, только кликни! Тем более у тебя теперь двое, Фёкла не справится…

Однако в тот день случилось такое, что Марья решила отложить визит к купцу.

Вечером, как и ожидалось, пришёл Василий. Был он, по обыкновению, развязен и слегка пьян. Она его впустила в дом, чтобы окончательно раскусить ухажёра и пригрозить, если понадобится, жалобой его хозяину.

– Здравствуй, Марья! Ожидала меня? Знаю, что ожидала!

– Не шуми, детей разбудишь! Да, ожидала. Только не потому, что ты думаешь!

Марья укуталась в большой платок, пока Василий приходил в себя от её сообщения, отодвинула лавку от стола и села, обняв себя за плечи. Приказчик осмотрелся по сторонам и спохватился:

– Погоди, ты сказала: «детей». Глашины, что ль?

– Нет, мои! У меня теперь двое.

– Ничегошеньки не понимаю… – гость помотал кудрявой головой.

– А тебе не обязательно понимать. Василий, давай договоримся: ты пришёл ко мне в последний раз! Ещё раз хочу сказать, что я тебя не люблю и замуж за тебя не пойду. Больше я тебя к себе не пущу! Заруби это себе на носу. Иначе завтра же пойду к Афанасьеву и пожалуюсь на тебя.