Аналогичный мир

Зубачева Татьяна Николаевна

Пирожки получились очень вкусные. Алиса была в восторге. Женя смеялась над её гримасами, когда она сразу и, обжигаясь, хотела выплюнуть горячий кусок, и не могла с ним расстаться.

Алиса честно старалась развеселить Женю и так разошлась, что Женя с трудом уложила её. После отъезда Эркина вторая чашка чая стала молчаливой и очень грустной. Смешно, но первые дни она допоздна не запирала двери, будто он в городе и вот-вот придёт. Но, видно, и в самом деле, он далеко уехал.

Женя постелила себе и легла, закрыла глаза. Надо спать, завтра с утра на работу. Надо заставить себя заснуть. А перед сном думать о чём-то хорошем, чтобы сны были приятными. Хотя бы… хотя бы… всё хорошее обязательно кончается

плохо. Как Эркин сказал как-то? «Только я голову подниму, так меня по затылку тюкнут». Но ведь было… что было? А он и был, Эркин, её единственный… У неё только и есть, что Алиса и он. Всё, что было — ничего не осталось. И сейчас, что есть… Нет, нельзя так распускать себя. Ведь это становится заметным. Вчера доктор Айзек остановил её на улице.

— Добрый день, Женечка. Как ваши дела?

Она растерялась: такими понимающими были глаза доктора.

— Добрый день, доктор. Спасибо, всё хорошо.

— Так ли, Женечка? Как дочка? Надеюсь, здорова?

— Да, спасибо, она здорова.

— Женечка, поверьте мне, всё поправимо.

— Всё ли, доктор? — вырвалось у неё.

— Пока человек жив, всё, — убеждённо ответил доктор.

— Пока жив, — повторила она за ним и вздохнула.

Что знает доктор? Откуда он знает? Как догадался? Ну, хорошо, доктор неопасен. Она так убеждала в этом Эркина, что сама поверила. Но догадался доктор, догадаются, могут догадаться и другие. А это уже опасно. Значит, опять. Стиснуть зубы, надеть улыбку и вперёд.

— У меня всё в порядке, и попрошу без фамильярностей!

И только так. Как тогда. Как она вышла от Хэмфри, гордо вскинув голову, так и не опускала её. И его месть её не трогала. И единственный раз страх шевельнулся в ней, когда ей показали новорождённую и она вдруг увидела лицо Хэмфри. Это длилось мгновение, в следующую секунду сходство бесследно исчезло. И больше она уже, как ни вглядывалась, не могла отыскать в лице дочери ненавистные черты, но тогда, в первое мгновение… словно сам Хэмфри вошёл в палату и нагло ухмыльнулся ей в лицо. «Вот он я. Думала сбежать? Я теперь — ты и всегда буду с тобой. От меня не уйдёшь». Нет, это ей почудилось в зыбком неверном свете зимнего пасмурного дня. Потому что Алиса закричала, жалко кривя маленький беспомощный рот. И наваждение кончилось. Ведь и мама была светло-русой, почти блондинкой. И отец… нет, отца она помнит совершенно седым. Но глаза у него были… наверное, тёмные. В кого-то же она сама темноглазая. Но всё равно. Значит, Алиса в мамину родню. И ничего, ничего от Хэмфри Говарда в ней не было и нет. Она сама так решила. Что Хэмфри Спенсера Говарда не было. И не осталось от него ничего.

Женя повернулась набок и плотнее укуталась в одеяло. У неё есть её Алиса. И был Эркин. И есть Эркин. И всё остальное… не нужно ей ничего остального. Этого хватит с лихвой. Не у всякой миллионерши есть такое богатство. Алиса скучает по Эркину. Любит его. И он… он же балует Алису именно от любви. И сердится, когда она шлёпает Алису. Другое дело, что его недовольство только она замечает.

Нет, надо спать. Всё будет хорошо. Тогда она прощалась с ним навсегда. Он был рабом. Им не суждено было встретиться. Совершилось чудо. А сейчас… он уехал на заработки. И вернётся. И, в конце концов, три месяца не такой уж большой срок. С войны ждали годами. Она ждала шесть лет. И они встретились. Что же может помешать им теперь? Надо спать, чтобы хватило сил ждать, жить… надо спать…

ТЕТРАДЬ ОДИННАДЦАТАЯ

Солнце стояло над головой. Бычки уже улеглись на дневку, и Эркин с Андреем смогли перевести дух и оглядеться. Суматоха первых дней, когда они и животные не понимали друг друга и всё шло как-то наперекосяк, осталась позади. Постепенно всё утряслось. Дни стали размеренными

и одинаковыми.

Эркин оглядел ещё раз улёгшихся на жвачку бычков и махнул Андрею. Теперь у них есть время передохнуть.

— Домой? — подъехал Андрей.

— Езжай. Я следом.

Андрей кивнул, шевельнул поводом, и Бобби взял с места в галоп. Эркин посмотрел им вслед. А ничего, хорошо держится. Первая неделя им, конечно, солоно досталась. Да и тяжело двоим с таким стадом. Не ели, не спали толком. Зато как утряслось всё, так пошла не жизнь, а… Андрей говорит: «лафа». Пусть будет лафа. И разлюли-малина. Эркин спешился, набросил поводья на переднюю луку, чтоб не запутались, и хлопнул Принца по шее. Тот фыркнул и отошёл, пощипывая траву.

На нетронутом ещё бычками склоне Эркин приметил в траве крупные красные ягоды. Вчера они долго спорили над одной такой. Проверили съедобность на Резеде. Разборчивая капризная кобыла с аппетитом её заглотала и стала толкать их мордой, требуя ещё. Резеде впрок, им тем более. Вчера под вечер они набрали по пригоршне, и сегодня Эркин захватил с собой кружку. В жару хорошо. Самые спелые и мягкие он сразу кидал в рот, но и так кружка быстро наполнилась. Ещё пригоршню он высыпал в рот и позвал Принца. Андрей уже ждёт, наверное.

Лагерь они разбили на холме рядом с котловиной, куда загоняли бычков на ночь, а с большого ветвистого дерева просматривалось и это, и немного соседнее пастбище. Эркин ещё раз объехал стадо, выразительно погрозил свёрнутым в кольцо лассо Подлюге. Подлюга отвернулся, мерно гоняя во рту жвачку. Любит этот бычок всё стадо будоражить. Из-за него уже трижды устраивали скачку. Если ещё раз он им какую пакость устроит… но сейчас, похоже, успокоился.

Когда Эркин подъехал к лагерю, Андрей уже заканчивал с обедом. Чтобы не тревожить его попусту, Эркин посвистел на подъезде. Убедившись, что они одни, Андрей тоже скинул рубашку, но держал её всегда наготове. Тело его потемнело, обветрилось и не казалось уже таким страшным.

Андрей возился у решётки, подправляя костёр.

— Ага, ты. Сейчас закипит.

— Держи, — Эркин протянул ему кружку и спешился. — Холодного нет?

— Возьми в погребе.

Погребом Андрей называл яму у корней трёх сросшихся внизу деревьев. Там всегда была тень. Заварив утром чай, они обвязывали котелок лопухом и оставляли в погребе, чтобы отвести душу днём. Эркин достал котелок, снял лист лопуха и с наслаждением хлебнул через край. И ещё глоток. Теперь лопух на место и котелок обратно.

— Лежат?

— Лежат. Ветерок сегодня, сдувает оводов.

— Мг. Садись, у меня готово уже.

Готовили они по очереди, но одно и то же. Густое варево из крупы с мясом, лепёшки и кофе. Чай Андрей привёз с собой, и они его тянули.

— Сколько нам ещё здесь? — облизал ложку Эркин.

— Сейчас посмотрю.

Чтобы не сбиться в счёте дней, Андрей на второй день завёл мерную щепку. Отколол от полена дощечку, обтесал её топором, ножом процарапал двадцать одну чёрточку — на это пастбище им положили три недели — и каждый вечер перечёркивал черту, делая её крестиком. Пока Эркин пил кофе, Андрей снова и снова пересчитывал свои зарубки.

— Завтра жратву привезут, — объявил он наконец.

— Если не привезут, сколько продержимся?

— Как лопать будем. Как сейчас — два дня.

— Идёт, — кивнул Эркин. — Завтра в рубашке будешь?

— А куда ж денусь? — развёл руками Андрей.

— А то давай, тебе всё равно завтра у стада. Я сам всё и приму.

— Думаешь, он считать не пойдёт?

— Это-то да, — Эркин сокрушённо мотнул головой.

Что Джонатан не пойдёт к стаду, не пересчитает бычков, и думать нечего. Так что Андрею весь день в рубашке париться. Хорошо, если Джонатан утром приедет, а припрётся вечером, тогда что…