Анарео
Шрифт:
Возле автомобиля никого не было.
Антар прищурилась, затем поморгала: но вокруг ничего не изменилось. Темно-синие дверцы были плотно захлопнуты, но ни в машине, ни снаружи никто так и не появился.
Крина почувствовала, как по рукам поползли мурашки. Что это? Очередной розыгрыш, задуманный когитациор?
Куда делись все стражи?
Девушка беспомощно покрутила головой. Может быть, они специально скрылись, чтобы прийти на помощь в нужный момент? Или отошли по делам, в которые не сочли нужным её посвящать?
Антар растерянно пыталась сообразить, что делать дальше: идти к горе,
— Подожду полчаса, — сказала она вслух и сама удивилась, как громко разнес местный воздух тихие слова.
Полчаса прошли скучно; за это время Крина успела поесть, обойти машину, раздумывая, а не сесть ли ей самой за руль, и потоптаться вокруг в надежде разглядеть чьи-нибудь следы.
Никто так и не пришёл.
Крина плюнула, забрала с собой оставшийся пакет с кровью и пошла вперёд, к подножию Тамен.
Но не успела она пройти и четверть пути, как остановилась. Антару все время казалось, что в спину кто-то смотрит; причем одним из любопытствующих был старый дом на отшибе, в котором прошли ее детство и юность.
Крина покрутила головой, размышляя.
Совет приедет уже к глубокой ночи; от охраны она невольно избавилась. Так почему бы не использовать время с толком и не навестить своё бывшее жилище?
Антар не могла бы сказать, откуда пришло такое решение и рьяное желание встретиться с прошлым. Девушка вдруг вспомнила свой поспешный отъезд из Феоре, и ей стало стыдно, будто она трусливо сбежала от самой себя, от нищеты и тяжёлой деревенской жизни — потому как, несмотря на гордое звание города, Феоре как был деревней, так ею и оставался.
Она повернулась лицом к ельнику и заторопилась. От пыльных занавесок, скудной обстановки и ветхих платьев Крину отделяло не больше десяти минут ходьбы.
…Колючий репей упрямо цеплялся за плащ, точно стараясь остановить незнакомку, коей антар стала за годы отсутствия. Рваные листья осота оставляли на одежде ржаво-молочный осенний след; она твёрдо наступила на обрушившуюся калитку и вошла внутрь.
Дом поприветствовал гостью; несмотря на свою старость, он помнил редкий детский смех и теперь был уверен: вернулась хозяйка. Скрипучие половицы пугливо запели под ногами; столб пыли, взвихрившийся в тусклом дневном свете, медленно оседал на серые доски пола.
Мебели здесь было всего-то: тумба, видавшая виды, деревянный плохо лакированный шкаф и в соседней, крохотной девичьей комнатенке — грубо струганная большая кровать, на которой Крина спала с матерью. Она распахнула шкаф: два некогда цветастых платья, теперь годившиеся разве что на ветошь; тёплый плащ и две пары башмаков.
Антар оперлась на тумбочку, задумавшись. Память была на редкость услужлива: она не замедлила подсунуть воображению последний день, проведенный в Феоре. Комья земли, бросаемые лопатой в чёрную могильную дыру, уставшее лицо матери. Даже тогда Крине казалось, что мать наконец обрела тот покой, который ей так и не достался в жизни.
Она уехала тогда, увозя с собой только одно воспоминание — о тёплых маминых руках, застегнувших браслет на запястье дочери. Все, что было потом, было лишь слабой тенью умирающей женщины, сдавшейся на волю провидения и не желающей
Внезапная тоска навалилась на неё, и Крина поспешила встать. Ей больше не хотелось оставаться здесь ни секунды; она вернулась сюда не за этим. Антар сделала шаг к двери, но тумба крепко держала за одежду, зацепившись ручкой ящика за карман штанов. Девушка нетерпеливо дернулась, и ящик вылетел из гнезда вместе с содержимым.
На его дне лежала только одна вещь.
Острый клинок багровым всполохом отозвался на прикосновение бледного солнечного луча.
Крина опрометью бросилась к дверям, защелкивая засов; затем также резко задернула тёмные занавески. И только потом опустилась на колени, чтобы как следует разглядеть находку.
Вне всякого сомнения, это был клинок стража. Она точно помнила кинжал Риста; внешне, по крайней мере, он выглядел также.
Что делает эта вещь в их доме?
Мать никогда не говорила об этом; Крина бы точно такое не забыла. Но, уезжая, антар не удосужилась заглянуть хоть куда-то; она вообще редко брала что-то из тумбы, поскольку и брать обычно было нечего и последняя стояла чаще пустая.
Девушка осторожно положила кинжал на пол и последующие минут десять перерывала весь дом в поисках чего-нибудь, что могло бы объяснить столь неожиданную находку. Ей одновременно владели испуг и радость при мысли о том, что теперь у неё есть собственное оружие, да ещё какое.
Наконец удача улыбнулась, и под матрасом Крина нашла вчетверо сложенный мятый листок бумаги, очевидно, засунутый туда второпях.
Неровный, скомканный почерк выдал: писала мать.
“Моя милая девочка, мне осталось немного, и чем ближе я к смерти, тем страшнее мне умирать, зная, что оставляю тебя на произвол судьбы. Я никогда тебе не рассказывала многих вещей и потому хочу написать о них: когда-нибудь это может пригодиться, а если я унесу знание в могилу, никто о нем рассказать больше не сможет. Прошу, дочитай до конца, как бы тяжело не было.
Я жила здесь практически с самого рождения — так наказала мне моя мать. Я тебя обманула, прости — знай, что ты не мортем, хоть и носишь их браслет, а прямой потомок круенто. Последний потомок.
Когда-то давно наши предки совершили страшную ошибку, и попытались исправить её, но у них ничего не вышло. Многие из нас погибли, а оставшиеся в живых, не вынеся тяжести ноши, предпочли исчезнуть с глаз родичей.
Мы поселились здесь и жили до тех пор, пока весь наш клан не вымер. Осталась я одна, и на этом наше искупление завершилось бы, если судьба не сыграла бы плохую шутку.
В Феоре никто не знал, кто я такая; я прослыла нелюдимкой, и жила подальше от всех, не желая лишний раз показываться, в страхе, что кто-нибудь из заезжих антаров раскроет мой секрет.
Но однажды ночью, поздней осенью, в сильную непогоду — шёл затяжной ливень — в мою дверь постучали.
Это был страж.
Кажется, он назвался Вересом; точнее не скажу — я сначала жутко испугалась. Мне показалось, что меня выследили родичи; но потом я поняла, что он тяжело ранен.
На нем места живого не было: одна рука висела, правый бок, грудь — все было в крови. Второй рукой он прижимал тебя, завернутую в какую-то тряпицу.