Анархист
Шрифт:
– Выйди!
Полковник сел за стол, уже спокойным голосом спросил:
– Куришь?
Махно еле удержался от улыбки, настолько избитыми показались психологические приемы.
– Ты на что надеешься? Скажешь ты свои данные, не скажешь — завтра тебя арестуют. Тебя расстрельный приговор ждет. Участковый умер в больнице. Это я тебе официально заявляю. От братвы гранитный памятник ждешь с золотой надписью «Умер, но своих не предал»? Не сегодня, завтра данные установим, братву твою вычислим, еще так представим, что ты их сдал.
Вадим
– Ты можешь вообще ничего не говорить. Не поможет. Одежда в крови, перчатки — а это значит готовился — в крови, нож сбросил, только что с того: водитель, который тебя задержал, - свидетель. Или ты на подельника хочешь убийство списать? Тогда назови его, поработаем, может еще отделаешься малым сроком, а то и вовсе условный получишь.
Махно покачал головой.
– Что ты головой качаешь? Не назовешь или не убивал?
Махно сжал челюсти, аж зубам стало больно.
В дверь постучали, показалась белобрысая голова и плечо с майорской звездой на погоне.
– Разрешите, товарищ полковник?
– Ну!
Майор вошел, прикрыл дверь, скользнул к столу начальника, склонился к полковничьему уху. Косясь на Вадима, стал что-то нашептывать. Вадим расслышал: «отпечатки,
– Что ты шепчешь!
– сдвинул брови полковник и заорал:
– Мокшанцев!
Вадим с белобрысым майором вздрогнули от неожиданности. В двери образовался опер-недоносок.
– Я здесь, товарищ полковник.
– Выведи его в коридор, там ждите.
Мокшанцев достал наручники.
– Руки!
«Браслеты» щелкнули на руках.
– Пошел!
Вадим вышел за дверь кабинета.
В коридоре прибавилось народу и в форме и в гражданской одежде. В их взглядах читалась ненависть и удивление. Некоторые презрительно ухмылялись. Мокшанцев стоял рядом, картинно положив руку на кобуру.
Не прошло и пяти минут, из кабинета выскочил белобрысый майор и помчался по коридору.
– Мокшанцев, веди!
– громовой голос из открытой двери.
Махно, не дожидаясь толчка в спину, зашел в кабинет. Мокшанцев влетел следом, что-то прошипел угоржающее.
– Сними наручники!
Мокшанцев дернул за наручники, когда вставлял ключ, с улыбкой поворачивал их, чтобы причинить боль. Махно расслышал в шипении:
– Я еще займусь тобой.
– А ты теперь сними рубашку!
– приказал полковник.
Под набыченным взглядом полковника, Вадим снял грязную ментовскую рубашку, положил на стул. Горе мускулов пришлось поддерживать спадающие штаны.
В дверь снова постучали, снова белобрысый майор.
– Разрешите? Привел!
Вместе с майором вошел пухлый очкарик в гражданской одежде с фотоаппаратом в руках.
– Действуйте!
– разрешил полковник.
Очкарик отошел к столу, Вадима ослепила вспышка.
– Еще раз.
– сказал очкарик, движения которого выдавали профессионала.
Снова вспыхнула вспышка уже правее, Вадим не успевал
– Готово.
– Идите! Чтобы завтра с утра, как договорились!
– Так точно, товарищ полковник!
Майор с очкариком вышли, полковник ухмыльнулся:
– Вот так! Завтра, - полковник посмотрел на часы, - вернее уже сегодня, твою рожу покажут в семичасовых новостях, и будут показывать, пока кто-нибудь тебя не узнает. Узнают, будь уверен, донесут сразу — люди у нас сердобольные, мента зарежут, пальцем не пошевельнут, а вот потерявшему память в автокатастрофе всегда помогут. К томуже по всем качалкам вашим вонючим опера пройдут, тебя точно сдадут.
Вадим думал только об одном: мать узнает быстрее, чем он предполагал.
– Хватит быковать!
– стукнул по столу полковник.
– Говори, из какой бригады! К чему готовились, зачем ствол хотели отжать!
Вадим молчал.
– А может он немой в самом деле?
– Нет, товарищ полковник, водитель рассказывал, он орал что-то подельнику.
– встрял Мокшанцев.
– Ладно, разберемся, - полковник снова посмотрел на часы.
– Мокшанцев, ты дежуришь по городу, в УВД можешь не возвращаться, хуже ничего не произойдет. Остаешься с местным опером, приглядывайте за ним. Обзвони все районы, продублируй ориентировку, может кто вспомнит этого качка.
– Так, ты, - взгляд на Вадима, - одевай рубашку, - полковник поднял трубку телефона, нажал кнопку, - дежурный, пришли дежурного опера!
Из коридора донеслись крики, дверь приоткрылась, показалось уже знакомое широкое лицо.
– Разрешите?
– мордатый вошел.
– Старший лейтенант Козымаев по вашему приказанию прибыл.
– Козымаев, по этому делу с тобой остается городской опер, слушай его. Сейчас ведите этого героя в камеру, Мокшанцев, потом вернешься на минуту.
Та же вонючая камера, но уже без Карбюратора. Дверь в комнату досмотра открыта, из окна серый свет. Утро. Махно сел, прижался спиной к холодной шершавой стене. Прислонился затылком, кожей ощутил неровности штукатурки. Внезапно захотелось спать. Вадим закрыл глаза. Закрутились картинки предыдущего вечера. Видения были столь отчетливы, он действовал и одновременно наблюдал со стороны. «Нет, Гарий!» Тянул руку и не мог дотянуться, остановить друга.
– Хуйли ты спишь, ублюдок!
Вадим вздрогнул, открыл глаза. Дверь в камеру была открыта, в силуэтах угадывались Мокшанцев и Козымаев.
– Вставай!
– голос Мокшанцева.
– Руки! Не так, спиной повернись!
Вадим повернулся, в запястья врезались полоски железа.
– Двигай!
Пустой коридор, поворот, дверь с табличкой «Оперуполномоченный».
– Хуйли смотришь! Входи, будь как дома!
– Мокшанцев толкнул в спину.
Кабинет три на четыре метра, грязные стены, слева диван, прямо шкаф, справа два стола вплотную, окно с решеткой. Судя по золотой полоске в ижней части блеклого неба — рассвет.