Анархия. Начало

Хасс Дж. Э.

Вся серьезность ситуации написана на моем лице. Теперь она понимает.

Я беру ее за руку, тяну вверх, и она встает, затем я раскрываю ее куртку. Она проскальзывает в рукава и плотно затягивает ее на груди.

— Беги, — говорю я, подводя ее к окну и поднимая створку вверх. Снаружи холодно, ветрено и идет снег. И если другие Альфа увидят ее следы, они подстрелят ее, как кролика. Но ветер достаточно сильный для того, чтобы замести ее следы, и я думаю, ей удастся скрыться. — Беги туда, — говорю я, указывая на лес. В противоположном

направлении от того, в котором, как я знаю, пойдем мы. — Иди туда, Омега, и никогда не оглядывайся. Беги до тех пор, пока не встретишь кого-нибудь. И никогда и ни за что не рассказывай им об этом месте. Обо мне или других Альфа, и о том, что мы здесь сделали.

Она снова начинает плакать. Ну а чего я ожидаю? Ей всего восемь лет.

— Ты никогда не должна говорить об этом месте, иначе они убьют тебя.

Я жду от нее подтверждения того, что она понимает мой приказ. Вообще-то, это она должна мне приказывать, но она всегда ждет указаний от меня. Руководство определенно скоро бы это выяснило. Они бы поняли, что она не может меня контролировать, и ликвидировали бы ее.

Именно поэтому я согласился сбежать сегодня. Чтобы спасти ее.

Наконец-то она кивает, уступая или сдаваясь, или и то и другое вместе. Так что я поднимаю ее, чтобы она могла свесить ноги через окно, и затем толкаю девочку, и она плюхается в сугроб.

Она смотрит на меня еще один раз, слезы на ее щеках тут же замерзают. И она говорит:

— Я найду тебя, Альфа. Найду. Однажды я найду тебя.

Затем она разворачивается, и срабатывают ее инстинкты. Она бежит и больше не оглядывается.

Я тяжело вздыхаю, потому что ее слова значат для меня больше, чем она думает. Это слова моего убийцы. Моя смерть. Моя гибель. Потому что эта маленькая девочка — единственный оставшийся в мире человек, который может мне навредить.

И сейчас я ее отпускаю.

Глава 23

Молли

(Девчонка с пушкой)

Я делаю так, как мне велят. Я бегу и не оборачиваюсь. И каждый раз, когда мои ноги проваливаются в глубокий снег, моя длинная фланелевая ночная рубашка задирается все выше и выше. Намокает все сильнее и сильнее, и становится такой тяжелой, как будто я тащу за собой лишний груз.

Размахиваю руками, помогая ногам двигаться быстрее, чтобы поскорее скрыться в тени деревьев, пока кто-нибудь из школы не увидел мои очертания на белоснежном покрове.

Я жду, что мне выстрелят в спину в любой момент. Ожидаю услышать, как кто-то кричит, приказывая мне: «Немедленно тащи свою задницу обратно», и затем выстрел из винтовки и свист пули, попадающей мне в спину.

Но я беру всю свою силу в кулак и выскакиваю из глубокого снега на землю под соснами, которая лишь слегка покрыта снегом. Я скольжу, торможу и падаю на колени.

Воздух

с шумом входит и выходит из моего рта. Моя грудь горит. У меня такое чувство, что я могу умереть прямо здесь и сейчас. От страха, от переутомления, от печали.

Я набираю полные ладони снега, потому что больше не за что уцепиться, но он обжигает, прокладывая свой путь от кончиков моих пальцев до ладоней. Через пару минут он дойдет до моих запястий и поднимется вверх по моим рукам.

Я сую руки в карманы куртки, отчаянно желая, чтобы у меня были перчатки Альфы и тепло его рук, которое могло бы меня согреть.

Но ничего из этого нет в моих карманах. Кончики моих пальцев наталкиваются на тонкую пластиковую трубку. От страха меня пробирает дрожь, потому что я знаю, что это такое. Каждый раз, когда Альфа собирался воспользоваться этим, он сначала показывал мне. Поднимая шприц, он говорил: «Не я делаю тебе больно, Омега. Вот то, что причиняет тебе боль. Не я. Они заставляют меня это делать, Омега. Мне приходится это делать. Но что происходит затем?». Его лицо всегда было спокойным, а слова всегда были мягкими. «Скажи мне», — вопрошал он.

И я отвечала: «Ты заботишься обо мне».

Каждый раз, когда я произносила эти слова, он улыбался и говорил: «Точно. Я должен дать тебе препарат, но затем я всегда о тебе забочусь. Я никогда не оставлю тебя, Омега. Ты моя, а я твой. И мы позаботимся друг о друге».

Но он заставил меня покинуть его, а это то же самое, если бы он оставил меня.

Я всегда кивала. Потому что каждый раз, когда мне становилось лучше, после того, как он заботился обо мне несколько дней, а иногда и недель, после того, как препарат попадал в мою кровь, я тоже должна была сделать ему больно. Но они никогда не позволяли мне позаботиться о нем. Они лишь заставляли меня наблюдать, как он корчится от боли в одиночестве по другую сторону стеклянного окна, которое было непрозрачным с его стороны.

К шприцу в моем кармане прилагается записка. Она мокрая от снега, и текст слегка размазан. Но я вытираю руки с обратной стороны куртки, разглаживаю кусок бумаги, и слова складываются в моей голове. Я слышу его голос, когда читаю их.

«Моя Омега, — говорится в ней, — это в последний раз, я обещаю. Это не то, что ты думаешь. Это новое начало и возможность забыть прошлое».

Я наклоняю голову до тех пор, пока мой подбородок ни упирается в воротник куртки, и плачу.

Мой Альфа.

Я плачу по нему. Плачу из-за него. Я плачу по тем временам, когда он делал мне больно и когда нет. Я плачу, потому что я — Омега, и мое единственное предназначение — это делать ему больно в ответ. Я плачу, потому что, если сделаю так, как велит мне мой Альфа, если покину это место и применю этот препарат, я больше никогда не буду его Омегой снова.

Я остановлюсь. Все закончится. И несмотря на то, что каждый раз, когда он делал мне инъекцию в школе, и я молила Бога о том, чтобы боль ушла, я никогда не хотела, чтобы это заканчивалось.