Анастасия или Анна? Величайшая загадка дома Романовых

Кинг Грег

Шпиндлер проводила недели, разъезжая по всему Бухаресту и его окрестностям, роясь в записях и блуждая по узким переулкам, переходя от забытых всеми церквей к самым бедным хижинам. Она расспрашивала чиновников, священников, полицейских, докторов, санитарок и всех, кто мог бы дать показания, подтверждающие то, что было рассказано фрейлейн Анни. В ее распоряжении были неограниченные средства и поддержка правительства, помогало также и то, что она проводила расследование на месте спустя малое количество лет, прошедших после предполагаемых событий. Но в конечном счете ей ничего не удалось обнаружить. Не было ничего, что подтверждало бы пересечение границы, никто не мог засвидетельствовать, что претендентка или кто-то из ее предполагаемых спасителей проживали в Бухаресте. Не было найдено также и записей, подтверждающих рассказ претендентки о том, что она якобы вступала в брак, а также о рождении и обряде крещения ее сына или о смерти и похоронах человека, которого она назвала своим спасителем и мужем. Единственным

достижением Шпиндлер стало то, что она смогла найти улицу, название которой впервые было предложено Зинаидой Толстой в качестве возможного места, где могла жить семья Чайковских. Улица называлась Светны Воевода, это был узкий переулок, который тянулся по городу позади бывшей аристократической виллы {64}. Но ни о Чайковских, ни о Мишкевичах, ни о самой претендентке Шиндлер не смогла найти никаких сведений.

Семья румынского короля, венценосные родственники Романовых, очень серьезно отнеслись к слухам о спасенной Анастасии и о том, что она оказалась в Бухаресте. Мария, королева Румынии, проявила личный интерес к судьбе претендентки и попросила сделать все необходимое, чтобы Шпиндлер всемерно содействовали в проведении расследования {65}. А ее дочь принцесса Илеана сказала юристу Брайену Хорену следующее: «Наша семья сделала все, что было в ее силах, чтобы выяснить, есть ли хоть доля правды в ее претензиях, но не смогла найти каких-либо следов ее пребывания в Бухаресте» {66}.

И такое отношение к ней сохранялось на протяжении всей жизни претендентки на княжеский титул. Великая княгиня Ольга Александровна считала ее претензии «полностью и явно ложными. Я была убеждена тогда так же, как и сейчас, что это – ложь от начала до конца. Взять хотя бы этих предполагаемых спасителей, исчезнувших неизвестно куда! Да если бы дочь Ники была действительно спасена, ее спасители четко знали бы, что это для них значит. Каждый королевский дом Европы наградил бы их. Да я уверена, что в знак благодарности моя мать без тени сомнения опустошила бы свою шкатулку с драгоценностями. В этой истории нет ни одного пункта, который мог бы служить подлинным доказательством» {67}.

Конечно, ходило множество слухов о судьбе Романовых, из вторых и третьих рук передавались сказки об их казни, рассказы и слухи об их бегстве в каких-то таинственных поездах, заявления мнимых свидетелей об их секретном содержании в монастырях и сомнительные утверждения об их чудесном спасении с помощью кого-то из их венценосных родственников. Такие вести из Сибири расходились по всей России, попадали в оккупированную немцами Украину, в Румынию и далее распространялись по всей Европе. Говорили и о спасенной великой княжне, однако подтвердить эти слухи не представлялось возможным. Некоторые припомнили, что большевики открыто вели поиск пропавшей дочери императора, но ведь все это происходило в то время, когда Советы вели активное распространение ложных слухов; говорилось о плакатах, извещавших о бежавшей Анастасии, однако никто не мог продемонстрировать хотя бы один из них или доказать, что они действительно существовали; а еще были те, кто заявлял, что располагает сведениями о местонахождении Анастасии или сведениями об ее предполагаемом спасителе, но ведь подобные сообщения появлялись только после того, как был опубликован рассказ претендентки и появлялись просьбы о дополнительных сведениях. Не имелось никаких доказательств ни того, что Александр Чайковский действительно существовал, ни того, что на самом деле его звали Станислав Мишкевич, а также того, что кто-либо, подпадающий под его описание, когда-либо жил или умер в Бухаресте. Не было также и доказательств того, что претендентка вышла замуж за своего спасителя и крестила их общего ребенка.

Все это выглядело маловероятным, но маловероятное не есть невозможное. Если никто не мог обнаружить каких-либо не вызывающих сомнения доказательств в поддержку истории, рассказанной претенденткой, то и ее противники точно так же не смогли найти убедительных доказательств того, что все это ложь. Неизвестные спасители, содержание расследований, рассказы тех, кого можно считать и явно заслуживающими доверия, и мистификаторами, – все это в конечном счете привело к тому, что версия, предложенная претенденткой на княжеский титул, была сведена к простому вопросу веры в ее честность. Таким образом, вскоре рассказ фрейлейн Анни о ее чудесном спасении вышел за пределы сопоставления объективных фактов.

8 Призрак из прошлого?

Несмотря на зачастую невероятные переплетения событий и повороты сюжета, рассказ претендентки о спасении, решил по крайней мере одну задачу: теперь у нее появилось новое имя. Вместо неопределенной и непонятной Неизвестной и еще более странной «фрейлейн Анни», как было принято называть ее в семействе фон Клейст, на свет появилась фрау Анастасия Чайковская, получившая имя, данное ей при крещении, и фамилию своего спасителя и мужа. Так мир впервые познакомился с женщиной, которая стала Анной Андерсон, после того как рассказанная ею история стала достоянием гласности, разойдясь в 1920-х годах по страницам газет, журналов и книг.

Всего лишь через неделю после того, как в августе 1922 года фрау Чайковская покинула апартаменты семьи фон Клейст, она оказалась гостьей Франца

Грюнберга, инспектора берлинской полиции в его загородном поместье Функенмюлле. Она прибыла туда со своими пакетами с фотографиями и с постоянно растущим собранием книг, посвященных Романовым, при этом ее подлинная личность представляла собой такую же загадку, как и в то время, когда ее вытащили из канала Ландвер. До того момента она вела беседы только на немецком языке; тем не менее Конрад Валь, один из родственников Грюнберга, настаивал, что в то время она чаще говорила на английском, чем на немецком {1}. Судя по всему, Валь, который в то время был ребенком, ждал более пятидесяти лет, прежде чем нашел в себе силы поделиться такими важными сведениями, и вполне возможно, что его воспоминания не были вполне точными. Не может быть сомнения, что достоверность этих сведений является проблематичной, поскольку если беседы на английском языке действительно имели место, то почему не вспоминает о них инспектор Грюнберг в своем подробном отчете по ее делу? {2} Не может быть сомнения, что, если бы фрау Чайковская действительно вела свою беседу на английском языке, кто-нибудь, в сущности любой, кто находился бы рядом с ней в это время, непременно отметил бы этот факт, особенно если учесть обилие споров относительно ее лингвистических способностей. Фактически же подобные представления были опровергнуты Сергеем Боткиным из Управления по делам русских эмигрантов в Берлине, который без обиняков заявил: «Во время своего пребывания в Берлине она не говорила на английском языке» {3}.

Если все вышесказанное действительно имело место, то утрата таких важных сведений, выгодных с точки зрения претензий фрау Чайковской, тем более необъяснима, особенно если учесть, что Грюнберг, несомненно, верил, что последняя являлась спасенной великой княжной.

«Анастасия не является авантюристкой, она, по моему мнению, также не является и жертвой обмана, в котором ее представляют дочерью царя. Прожив рядом с ней ряд месяцев, я пришел к твердому убеждению, что она является дамой, привыкшей вращаться в высших кругах русского общества, и вполне вероятно, что она принадлежит к императорской фамилии. Каждое ее слово и каждый жест исполнены такого возвышенного достоинства и таких повелительных манер, которые не позволяют утверждать, что она освоила все это на более поздних этапах своей жизни» {4}.

Грюнберг придерживался этой точки зрения, даже несмотря на то что ему пришлось стать свидетелем событий, являвшихся прямым отрицанием претензий Чайковской. Инспектор связался с принцессой Ирэной, теткой Анастасии, он уверял ее, что данное дело все еще не получило решения, и очень просил, чтобы та приехала в Функенмюлле и составила свое мнение о претендентке на княжеский титул. Всего лишь пять месяцев назад принцесса Ирэна направляла баронессу Софи Буксгевден встретиться с этой молодой женщиной в Дальдорфе, и отрицательный результат этой встречи, казалось, не подлежал сомнению. И тем не менее, очевидно, у Ирэны имелись какие-то сомнения, возможно, она могла думать, что бывшая фрейлина несколько поторопилась с выводами. И теперь, находясь в Хеммельмарке, в расположенном близ Киля поместье, которым она владела вместе со своим мужем, принцем Генрихом Прусским, Ирэна терзалась сомнениями по поводу возникшей ситуации. Судьба Романовых оставалась неизвестной, версия о том, что все они были убиты, была только гипотетическим предположением, которое постоянно подвергалось сомнению. Кто-то в семье должен был заняться решением этого вопроса. Маркиза Милфорд-Хейвенская Виктория, старшая из оставшихся в живых родственниках императрицы Александры, жила в Англии, а великий герцог Эрнст-Людвиг Гессенский был до такой степени удручен событиями в России, что сама мысль о том, чтобы заставить его пережить тяжкое испытание в виде встречи с претенденткой на княжеский титул, даже не обсуждалась {5}. Таким образом, на разумную, добрую и расположенную к людям Ирэну пал жребий встретиться с призраком прошлого в лице молодой женщины, претендующей на то, чтобы считаться ее племянницей.

Принцесса Ирэна, которая вплоть до 1913 года регулярно встречалась с Анастасией на семейных празднествах, прибыла в Функенмюлле в сопровождении своей фрейлины Элеоноры фон Эртцен; Грюнберг согласился сохранять инкогнито Ирэны, и за обедом он представил ее претендентке под вымышленным именем. Как вспоминал Грюнберг, принцесса «сидела за столом напротив Анастасии, так чтобы иметь возможность внимательно рассмотреть ее».

Первое впечатление Ирэны было не в пользу претендентки. «Она считала, – записал Грюнберг, – что не может признать в женщине, сидящей напротив, Анастасию, но признавала при этом, что прошло почти десять лет с тех пор, как она в последний раз видела семью императора» {6}. Сама же Ирэна была более категорична: «Я сразу же увидела, что она не может быть ни одной из моих племянниц. Хотя я не видела их целых девять лет, основные черты лица не могли измениться до степени неузнаваемости, особенно разрез глаз и форма ушей. Вероятно, что на первый взгляд можно было найти некоторое сходство с великой княжной Татьяной. Я разговаривала с этой незнакомой мне женщиной сначала в присутствии своей фрейлины фон Эртцен, а потом и одна, но я не смогла найти ни одного признака того, что она узнала меня. В 1912 и 1913 годах мне довелось провести много недель вместе с моей племянницей» {7}.