Анастасия или Анна? Величайшая загадка дома Романовых
Шрифт:
По словам Зале, ближе к окончанию своего визита Ольга Александровна выглядела взволнованной и запутавшейся. «Я не могу сказать, что это – Анастасия, – так сказала она Зале, – но я не могу также сказать, что это не она» {20}. Однако Ратлеф-Кальман представила события в ином свете. Она убеждала, что великая княгиня отвела ее в сторону и прошептала: «Наша малышка и Шура выглядят совершенно счастливыми, снова найдя друг друга. Если бы у меня были хоть какие-то деньги, я бы сделала все для нашей маленькой, но у меня денег нет, и мне приходится зарабатывать средства на мои личные нужды с помощью живописи». И немногим позже, так говорила Ратлеф-Кальман, она добавила: «Я так счастлива, что приехала сюда, и что я сделала это, даже несмотря на то, что моя мама была против. Она так сердилась на меня. А еще моя сестра послала мне телеграмму
Считать ли все это фактом признания со стороны Ольги? По мнению Ратлеф-Кальман, так оно и есть. И у нее был еще один довод: по ее словам, Жильяр и его жена вели себя так, как если бы «они открыто признали возможность» того, что претендентка и в самом деле была Анастасией; во время посещения бывший учитель, заявляла Ратлеф-Кальман, даже «говорил об этой пациентке так, как если бы он говорил о самой Анастасии {22}. И нельзя забывать его полное эмоций восклицание: «Что сталось с великой княжной Анастасией?» {23}
Позднее Жильяр признал только то, что как великая княжна, так и его супруга «были глубоко тронуты неожиданными откровениями» со стороны претендентки, такими как упоминание прозвища «Швыбз», что позволяло заключить, что она обладает более обширными знаниями о частной жизни царской семьи. Обеих женщин, сказал он, терзала «жалость, которую это несчастное создание порождало в них, а более всего остального неотвязный страх, что они могут совершить непоправимую ошибку. Для них это были ужасные, полные боли дни». Но, по мере того как боль становилась меньше, Жильяр, принеся извинения, отправился вместе с Куликовским, мужем Ольги Александровны, расспрашивать русских эмигрантов в Берлине, которые были связаны с делом претендентки. Он был убежден, что переговоры с капитаном Николаем фон Швабе и его женой Алисой были «настоящей театральной постановкой» {24}. Со стороны этой пары, которая к тому времени перешла в лагерь противников претендентки, посыпались обвинения в том, что последняя получала сведения, изучая книги и журналы, рассказывающие о жизни царской семьи, а подробности жизни при дворе ей стали известны от ее многочисленных визитеров; что с этой целью она хранила и старалась заучить наизусть фотографии и открытки – словом, удобный ответ, объясняющий, как фрау Чайковская приобрела свои знания и как ей удается выглядеть столь убедительной {25}.
Фон Швабе подробно объяснил, каким путем фрау Чайковская узнала это таинственное слово «Швыбз», которое привело Ольгу Александровну в такое смятение. Как сказал фон Швабе, перед одним из своих посещений претендентки в Дальдорфе его навестил некий бывший офицер, либо Сергей Марков, либо Павел Булыгин (в своем заявлении фон Швабе назвал их обоих), и предложил спросить ее, знакомо ли ей это слово. Ему это слово сообщила Ольга Александровна, чтобы использовать его в качестве пароля в том случае, если он сможет тайно установить связь с царской семьей во время их сибирского заточения. Офицер записал это слово на одной из страниц своей Библии, которую фон Швабе представил претендентке. Оказавшись лицом к лицу с новой проблемой, она выглядела озадаченной, и тогда Алиса фон Швабе научила ее, как произносить его и объяснила, что оно означает {26}.
Что касается Жильяра, для него это были те ответы, которые он искал; то же можно сказать и о Куликовском, поскольку последний стал настаивать на том, чтобы его жена тем же вечером встретилась с супругами фон Швабе и выслушала их рассказ {27}. Затем, как вспоминала Ольга Александровна, последовал «ужасный обед», который Зале давал в дипломатической миссии Дании {28}. «Ужасный», потому что обед быстро перешел в шумную словесную перебранку между Жильяром и Зале, в которой одна сторона была явно убеждена, что ей удалось найти разгадку тайны «странных откровений» претендентки, а другая была убеждена не менее твердо, что претендентка – это и есть Анастасия, и что ее нельзя оставить без помощи. Жильяр пытался рассказать все, что ему удалось услышать, но добился только того, что Зале перебил его, обвиняя бывшего домашнего учителя в том, что тот «вышел за пределы полномочий нейтрального наблюдателя», с тем чтобы проводить никому не нужные исследования. Как написал об этом позже Жильяр, полемика приобрела «настолько резкие» формы, что обед пришлось прервать, и это привело всех его участников в большое смущение» {29}.
Результаты
Завершилась эта встреча и вовсе на какой-то двусмысленной ноте. Александра Жильяр заливалась слезами. «Ведь я когда-то так сильно любила ее, так сильно! – такими были слова Александры, записанные Ратлеф-Кальман. – Но почему же я так сильно люблю эту девушку, которая оказалась здесь?» {32} И пока она говорила о своих чувствах, Пьер Жильяр отвел Зале в сторону и доверительно сообщил, что ни он, ни его жена не могут найти «даже самого малого сходства» между претенденткой и Анастасией {33}. Но затем, уже совершенно запутавшись, как это было сказано Ратлеф-Кальман, он пошел к выходу, сделав любопытное замечание: «Мы уезжаем, но у нас нет возможности утверждать, что эта дама не является великой княжной Анастасией» {34}.
Эта очевидная неуверенность повторяется и в словах, которые при прощании Ольга Александровна сказала Зале: «Мой разум, – так цитировала ее речь Рат-леф-Кальман, – не позволит мне принять ее как Анастасию, но мое сердце говорит мне, что это – она. И поскольку я выросла в той вере, которая учила меня следовать велению сердца в большей степени, чем диктату разума, я не могу покинуть это несчастное дитя» {35}.
Это было удивительное заявление, признание в сомнениях, исходящее от великой княгини. И это сомнение нашло отражение в письме, которое Ольга отправила Зале, покидая Берлин. Называя претендентку «наш бедный маленький друг», она заявила: «У меня нет слов, чтобы сказать вам, как я полюбила ее – независимо от того, кто она есть на самом деле. У меня такое чувство, что она не та, за кого себя выдает, однако никто не может утверждать, что она действительно не Анастасия , поскольку в этом деле по-прежнему слишком много странных и непонятных фактов, которые ждут объяснения» {36}.
По мнению Ратлеф-Кальман, как для Зале, так и для тех, кто верил, что претендентка являлась Анастасией, это нашло отражение в пяти коротких письмах, которые Ольга Александровна отправила фрау Чайковской в течение нескольких следующих месяцев. «Я шлю тебе всю мою любовь, – так было написано в одном из них, – и все время думаю о тебе. Очень грустно уезжать, зная, что ты больна, что ты страдаешь и что ты одинока. Не бойся. Ты не одна теперь, и мы не оставим тебя» {37}. В других письмах, написанных ею на русском языке, она рассказывала о своих сыновьях и продолжала интересоваться состоянием здоровья претендентки. Все свои письма она подписывала либо просто «Ольга», либо «С любовью, Ольга». Вместе с письмами Ольга Александровна посылала небольшие подарки, среди которых были: шелковая шаль, свитер, который связала сама Ольга Александровна, и что наиболее странно, один из ее семейных альбомов с фотографиями, среди которых были портреты ее брата великого князя Михаила Александровича с пояснениями, написанными ее собственной рукой. Несомненно, это был любопытный подарок, сделанный женщине, про которую великая княгиня позднее заявит, что, когда они встретились, та женщина была абсолютной и полной незнакомкой для нее {38}.
Многозначительные высказывания, которые были записаны Ратлеф-Кальман во время этого визита, тот факт, что ни Жильяр, ни Ольга Александровна не заявили открыто, что они отказывают претендентке в праве на титул, а также любопытные письма и подарки личного характера, – для сторонников фрау Чайковской все это позволяло надеяться на признание ее великой княжной Анастасией. Не позже чем в декабре 1925 года Александра Жильяр в письме к супруге Зале писала: «Как дела у больной? Мое долгое молчание может навести вас на мысль, что она стала безразлична мне. Это ни в коем случае не соответствует правде. Я очень часто думаю о ней и о том ужасном положении, в котором она оказалась… Скажите ей, умоляю вас, что не проходит и дня, чтобы я не вспоминала о ней и не посылала ей от всего сердца идущие приветствия» {39}.