Анастасия или Анна? Величайшая загадка дома Романовых
Шрифт:
Это было убедительным доказательством: кто, как не Анастасия мог знать об этих рисунках или определить те из них, которые были сделаны во время пребывания в Тобольске? И все же этот рассказ не столь убедителен, как может показаться на первый взгляд. Вопреки тому что Глеб в 1938 году написал в своей книге по данному поводу, фрау Чайковская никогда не спрашивала о его «смешных животных» или же позволяла сделать вывод, что она знает об их существовании. Фактически именно Глеб первым поднял этот вопрос, как он это подтвердил по трем не связанным между собой поводам: первый раз перед Ратлеф-Кальман, второй раз в своей книге о семье Романовых, написанной им в 1931 году, и, наконец, в своих письменных показаниях под присягой; и лишь позднее он стал подавать эти события в ином изложении {67}. По его словам, он упомянул эти рисунки, «чтобы разбить лед», «чтобы упростить течение беседы» {68}. Хотя фактически дело было не в вопросе о том, кто первым заговорил на эту тему, но скорее в очевидной способности претендентки отделить старые рисунки от сделанных недавно, ее способности испытать «то чувство боли, которое охватило ее», едва она увидела рисунки, сделанные в Тобольске, и ее пояснения:
Это представляется вполне вероятным, особенно если учесть несколько сомнительные утверждения Боткина, его готовность пренебречь противоречащими доказательствами и вносить изменения в свою трактовку событий. Подобные вещи никоим образом не создавали ему хорошей репутации у эмигрантской общины. Там, где его сестра Татьяна просто не пользовалась авторитетом в силу позиции, занимаемой ею в этом деле, Глеб открыто гордился количеством приобретенных им врагов, он даже свою сестру обвинял в предательстве. Для Глеба каждый, кто был знаком с фрау Чайковской и отказывался признать в ней Анастасию, заслуживал обвинения в сокрытии фактов, в отказе спасшейся великой княжне в праве на имя, титул и собственную личность. Он по своему характеру был скорее мистиком, нежели человеком практических дел, и данное обстоятельство позволяло ему выдвигать подобные обвинения в ходе его служения тому, что он полагал правым делом. Он взял на себя роль идейного борца, и у фрау Чайковской никогда не было более убежденного (и в высшей степени вредоносного) сторонника, чем этот человек, который считал, что, помогая ей, он продолжает служить семье императора.
13 «Крайне неприятное впечатление»
К началу 1928 года, после почти 10 лет сплетен, расследований и претензий фрау Чайковской на имя и титул великой княжны Анастасии, дело окончательно запуталось. В 1927 году Ратлеф-Кальман, и во многом вопреки желанию претендентки, опубликовала серию статей по ее делу. В первый раз общество смогло прочесть о спорах вокруг признания и непризнания, о характере шрамов, владении языками, о провалах в памяти и манерах фрау Чайковской. Это была исполненная трагизма сказка, которая стала реальностью, переполненной интригами и всепобеждающей атмосферой тайны. В Берлине испуганное лицо Чайковской смотрело на мир с газетных полос и страниц журналов, которые вели полемику и анализировали ее дело. Однако не только в Берлине со всепоглощающим вниманием следили за этой сказкой, создавалось впечатление, что этим увлечена вся Германия, а также вся Европа и даже Америка {1}.
Чем дальше разворачивались события, тем сильнее становилось впечатление, что вся эта история неразрывно связана с аферами и интригами. На фоне постоянного роста слухов и противоречивых сообщений укрепляли свои позиции точки зрения и мнения, отстаиваемые обеими сторонами. Заголовки газет, освещающих это дело, демонстрировали исключительную последовательность только в одном – беспорядочности и непоследовательности. Они почти одновременно заявляли, что фрау Чайковская была разоблачена как большевистский агент, на следующий день сообщалось, что она «призналась» в том, что является актрисой из Румынии; в один месяц объявлялось, что под ее «маской» скрывается заводская рабочая из Польши, а в следующий – что она является невестой хорошо известного гангстера из Прибалтики {2}. Угроза судебного преследования чередовалась с опровержениями, а им на смену появлялись требования арестовать фрау Чайковскую. Столкнувшись с такой неопределенностью в развитии событий, Глеб Боткин решил, что будет лучше всего, если претендентка уедет из Европы. После возвращения Боткина из замка Зееон с ним связалась Маргарита Дерфельден, лицо, которое играло важную роль в общественной жизни Нью-Йорка, покойный муж которой нес службу в личном конвое вдовствующей императрицы. Маргарита Дерфельден также поддерживала дружеские отношения с троюродной сестрой настоящей Анастасии, княгиней Ксенией Георгиевной, которая жила на Лонг-Айленде, и ей удалось организовать встречу, на которой Боткин рассказал о деле фрау Чайковской {3}.
Случилось так, что, когда туда приехал Боткин и стал рассказывать свою историю о том, как он узнал в претендентке Анастасию, в имении «Кенвуд», которое принадлежало Ксении Георгиевне на Лонг-Айленде, оказался дядя последней, принц Христофор Греческий. «Когда он описывал свой визит к ней, – писал принц, – искренность Боткина не вызывала сомнений». Выслушав этот рассказ, Ксения Георгиевна, «разразилась слезами» и неожиданно воскликнула: «Мы должны привезти ее в Америку! Я оплачу все расходы, и она может жить в моем доме!» {4} «Я думала, если я возьму ее к себе, – так позднее говорила Ксения Георгиевна о претендентке, – можно будет избежать шумихи, связанной с этим делом. Это казалось мне таким простым, и я была убеждена, что как только у меня окончательно пропадут все сомнения, я тогда смогу обратиться к влиятельным членам нашей семьи». А в первую очередь Ксения Георгиевна утверждала: «Я чувствовала, что если претендентку изолировать от лиц с сомнительными намерениями, которые пытаются внушить ей какие-то воспоминания, я тогда смогу получить действительное представление о ее характере и личности. Если она будет несомненной самозванкой, мои действия спасут нашу семью от множества неприятностей, а если она действительно оказалась Анастасией, то даже подумать страшно о том, что ничего не делается для нее» {5}.
В субботу 28
Когда 9 февраля «Беренгария» подошла к гавани Нью-Йорка, ее прибытие приветствовала шумная топа любопытных, вездесущая кинохроника, фоторепортеры и вопросы, которые выкрикивали более 50 репортеров, столпившихся на пирсе 13-й улицы в надежде хоть краешком глаза увидеть молодую женщину, которая может оказаться единственной оставшейся в живых дочерью последнего русского императора. При всей сумбурности эта сцена в силу определенных причин полностью соответствовала этой запутанной истории и переносу места действия в Нью-Йорк вкупе со слухами, что «Анастасия» вскоре отправится в Голливуд, где она будет играть главную роль в кинофильме, снятом по истории ее жизни {8}. В это время княгиня Ксения Георгиевна находилась на отдыхе на Вест-Индских островах, по этой причине фрау Чайковская временно стала гостьей Энни Бэрр Дженнингс, пожилой дамы из высшего общества Нью-Йорка и наследницы компании «Стандарт Ойл», в ее роскошных апартаментах на 17-й улице. Будучи ее гостьей, претендентка участвовала в коктейльных вечеринках и приемах, которые высший свет Нью-Йорка устраивал в ее честь {9}. Нью-Йорк с его переполненными улицами и современными небоскребами был для Чайковской совершенно новым миром, миром, далеким от безмятежного спокойствия замке Зееон, и тем не менее она нашла все это захватывающе интересным. «Газеты говорили обо мне, – вспоминала она, – в течение двух недель». Это служит признаком того, что она быстро освоилась в атмосфере всеобщего ажиотажа, окружавшей ее приезд. {10} Газета New York Herald Tribune как нельзя более точно определила неподдающуюся объяснению природу этой истории, написав: «И профессионалы-историки, и любители-энтузиасты представляют на суд общества целые горы своих доводов, но фактически никто ничего не знает, и не факт, что кто-то захочет что-нибудь знать» {11}.
Через несколько недель княгиня Ксения Георгиевна вернулась с отдыха, и претендентка наконец обосновалась в «Кенвуде», в обширном поместье княгини, на берегу бухты Ойстер Бей острова Лонг-Айленд. Родившаяся в 1903 году, Ксения Георгиевна лишь от случая к случаю встречалась с Анастасией, и чаще всего в Крыму, когда обе они были детьми {12}. Вместе со своей матерью и старшей сестрой Ниной Ксения в 1914 году выехала из России, они стали жить в Англии и таким образом спаслись от ужасов революции. Отцу Ксении, великому князю Георгию Михайловичу, повезло меньше: он был казнен большевиками. В 1921 году Ксения вышла замуж за Уильяма Лидса, сына знаменитой дамы периода «Золотого века Америки» [7] , которая в силу превратностей судьбы вышла замуж за дядю Ксении, принца Христофора Греческого.
«Прошло четырнадцать лет с той весны 1914 года, когда я последний раз встречалась с Анастасией в Крыму», – так скажет Ксения позднее. Однако она считала себя «достаточно подготовленной, чтобы отличить члена моей собственной семьи» от самозванца. В течение следующих пяти месяцев Ксения Георгиевна постепенно составляла свое мнение о личности ее гости, и эту работу до некоторой степени затрудняло «частое возбужденное состоянии претендентки, неожиданные всплески эмоций и частая смена настроений». Со временем она, однако, пришла к убеждению, что фрау Чайковская – это Анастасия. «Я бы не сказала, – заявила Ксения Георгиевна, – что даже после длительного контакта с ней я признала претендентку исходя из визуального сходства. В основе моего признания лежало интуитивно ощущаемое семейное сходство, в особенности сходство с ее родственниками по материнской линии. Одной из наиболее убедительных черт в ее характере стала совершенно неосознаваемая ею уверенность в своей социальной принадлежности. Она все время была самой собою, она ни разу не дала повода подумать, что она играет роль». Согласно утверждению Ксении, претендентка «никогда, под давлением каких бы обстоятельств она ни находилась, не совершила когда-либо ошибку, которая могла бы пошатнуть мое все крепнущее убеждение и полную готовность считать ее той, за кого она себя выдает» {13}.
По просьбе фрау Чайковской Ксения Георгиевна стремилась к тому, чтобы почти полностью исключить расспросы о сочиненном ею прошлом или воспоминания о том, что ей пришлось пережить в России. И все же, вместо того чтобы говорить на такие невинные темы, как воспоминания о придворных и слугах, об отдыхе в Крыму или об обстановке в комнатах дворца, претендентка, «множество раз», как вспоминала Ксения, заводила разговор о своем мнимом спасении во время массового убийства ее семьи, о побеге через всю Сибирь и о том, как ей якобы жилось в Бухаресте {14}. Возможно, она просто хотела избежать разговоров на тему о приписанном себе детстве в силу трудностей, сопряженных с воспоминанием, или же избежать неизбежного в таких случаях чувства, что тебя проверяют. Но как бы то ни было, очевидная готовность фрау Чайковской воскрешать то, что являлось самым ужасным периодом в жизни Анастасии, представляется совершенно непонятной.