Анатомия убийства. Гибель Джона Кеннеди. Тайны расследования

Шенон Филип

В служебной записке Рэнкину от 3 апреля Слосон предложил затребовать копии расшифровок телефонных разговоров в Мехико, которые могли иметь отношение к Освальду. Сверх того, писал он, «нам нужно просмотреть целиком материалы посольства по убийству Кеннеди, включая копии всей переписки с другими государственными структурами». И комиссии, по мнению Слосона, следовало знать куда больше о той молодой мексиканке: «Желательно получить подробную информацию по Сильвии Дюран, в том числе доказательства ее “неразборчивости в связях”».

В конце марта Сэмюэл Стерн выехал в штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли и начал там просматривать все материалы по Освальду. Позднее он вспоминал, какое впечатление произвели на него архив ЦРУ и новая система обработки данных Lincoln:

в ней были задействованы только-только поступившие в госучреждения первые компьютеры.

Стерну вручили список всех документов, имеющих отношение к Освальду и предоставили возможность проверять папки, документ за документом, чтобы убедиться в их полной комплектности⁵. Нашлись и телеграммы, отправленные резидентурой ЦРУ в Мехико по поводу Освальда, те самые, которых комиссия недосчитывалась. Насколько Стерн мог судить, в «пакете» – так называлась подборка материалов – имелись налицо все документы. У него мелькнуло подозрение – настолько циничное и безосновательное, что Стерн не стал даже упоминать о нем в служебной записке, направленной Рэнкину после этой поездки, – но все же он отчетливо помнит, как ему в тот день подумалось: ЦРУ может с легкостью подделать любой документ, а также внести исправления в инвентарный список и вынуть из «пакета» те материалы, которые не желает распространять. Ведь это работа ЦРУ – добывать и хранить тайны, так что если Управление предпочтет не делиться какой-то информацией по Освальду и убийству президента, комиссия даже не располагает возможностью это установить. «Мы никак не могли достичь полной, окончательной и безусловной уверенности в чем бы то ни было», – сказал Стерн.

Той зимой Дэвид Слосон постепенно стал осознавать, что ЦРУ, возможно, пытается его завербовать. Со временем он полностью в этом уверился. Впрямую предложение так и не прозвучало, однако в разговорах с ним Рей Рокка и другие представители ЦРУ нередко касались планов Слосона на будущее, когда комиссия закончит расследование, проскальзывали и явные намеки на то, что Слосон мог бы отказаться от юридической карьеры и присоединиться к их рядам. «Давали понять: если я не против, так и они не против»6.

Эти авансы ему льстили, признавался Слосон, и тогда он не разглядел в них попытку повлиять на его работу в комиссии. В ту пору ЦРУ пользовалось большим престижем, вспоминал Слосон много позднее. Он и сам в конце 1950-х подумывал поступить на службу в Управление, когда узнал, что некоторые однокурсники из Амхерста уже работают там. «Они отбирали первоклассные кадры», – вспоминал Слосон. Раз уж он отказался от аспирантуры по физике в Принстоне, сочтя работу юриста более увлекательной, не окажется ли служба в ЦРУ еще увлекательнее? Но пока что у него не было времени обдумывать следующий шаг в карьере: за считаные недели от Слосона требовалось стать собственным экспертом комиссии по вопросу, было ли покушение Освальда частью международного заговора или же он в основном действовал самостоятельно. Коулмен, напарник Слосона по команде «заговора», все чаще отлучался. Он приезжал из Филадельфии раз в неделю, да и то не каждую.

И времени на то, чтобы ломать голову исключительно над тайнами ЦРУ, у Слосона тоже не хватало. По его словам, несмотря на заминку с документами из Мехико, «в целом я считал, что ЦРУ ведет честную игру». Представители ЦРУ, в особенности Рокка, вроде бы с готовностью отвечали на все вопросы Слосона, а когда не имели ответов, давали разумное и внятное объяснение. Слосон не мог не оценить откровенность, с какой Рокка поделился с ним информацией о перебежчике Юрии Носенко, бывшем агенте КГБ. Спустя годы Слосон признавался, что понятия не имел о спровоцированной побегом Носенко суматохе, о том, как чуть ли не с первого дня лучшие специалисты по СССР в ЦРУ, а также ФБР сражались против начальника Рокки Джеймса Энглтона, главы отдела контрразведки ЦРУ. Энглтон считал Носенко двойным агентом, которого умышленно передали Соединенным Штатам, чтобы снять с Советского Союза подозрения в причастности к убийству Кеннеди.

Юрий Иванович Носенко⁷ (на момент

побега ему исполнилось 36 лет) вступил в контакт с ЦРУ в 1962 году, путешествуя в качестве агента КГБ под прикрытием по Швейцарии. Тогда он заявил, что проститутка украла у него 200 долларов. Согласно отчету ЦРУ, Носенко обратился к знакомому американскому дипломату в Женеве и попросил денег взаймы: он-де опасается, что в случае недостачи начальникам в КГБ станет известно о его сексуальных похождениях. Этот инцидент использовали, чтобы перевербовать Носенко и поручить ему шпионить уже в пользу США.

В феврале 1964 года, через три месяца после убийства Кеннеди, Носенко вновь связался с ЦРУ и заявил, что должен немедленно бежать и что он располагает ценной информацией о Ли Харви Освальде. Побег Носенко сделался сенсацией, о нем писали на первой странице The New York Times⁸, но затем перебежчик на долгие годы исчез из поля зрения. Носенко сообщил ЦРУ, что лично читал подборку документов КГБ по Освальду и эти документы доказывают: убийца президента никогда не был агентом СССР. Советские секретные службы сочли Освальда психически нестабильным – хорошо владевший английским языком Носенко выразился коротко: a nut, «придурок», – и потому негодным для работы в разведке. А уж когда Освальд предпринял в октябре 1959 года, вскоре после приезда в Москву, попытку самоубийства, вопрос о вербовке был закрыт.

В ФБР у Носенко имелась поддержка. Эдгар Гувер и его заместители по контрразведке, выискивавшие коммунистических шпионов на территории Америки, считали Носенко настоящим перебежчиком и его показания принимали на веру. В былые годы рекомендации Гувера было бы достаточно, чтобы все отнеслись к русскому с полным доверием, но Энглтон был настроен решительно против Носенко, а именно Энглтон контролировал поток информации из ЦРУ в комиссию, и в частности к Слосону. Энглтон поручил своим подчиненным отыскать в истории Носенко противоречия и доказать, что это двойной агент. Более всего Энглтон опасался, что Носенко подослали из Москвы с целью подорвать доверие к другому перебежчику из КГБ, который ранее переселился в США – к Анатолию Голицыну⁹. Голицын годами подыгрывал паранойе Энглтона, считавшего, что агенты КГБ просачиваются в ЦРУ. По мнению Голицына, Носенко был двойным агентом, отряженным в США специально для дискредитации самого Голицына.

Понятно, что Слосон разволновался, узнав так много о настоящем шпионском деле, непосредственно связанном с работой комиссии. Шпионы, двойные агенты, побеги женевскими переулками – это ударяло в голову, признавался он впоследствии. Если Носенко говорил правду, тем самым исключалась причастность Советского Союза к убийству. Если же он лгал, то, значит, КГБ старался замести следы и скрыть свою связь с человеком, застрелившим президента.

Рокка убеждал Слосона, что информированные агенты ЦРУ считают Носенко обманщиком¹⁰, и Слосон, как он потом вспоминал, понимал причины такого недоверия: «Показания Носенко пришлись чересчур кстати» для оправдания Кремля, рассказывал Слосон. Носенко по всем признакам был «подсадной уткой».

В самой комиссии документы по Носенко были столь строго засекречены, что кое-кто из юристов даже не слыхал этого имени. В большинстве представленных комиссии документов Носенко обозначался просто буквой N. Слосон понимал, что комиссии предстоит решить, следует ли включать в окончательную, подлежащую опубликованию версию своего отчета информацию о Носенко, и какую именно. Если верны подозрения ЦРУ и Носенко – двойной агент, то, по мнению Слосона, комиссия сыграла бы на руку Кремлю, распространяя сообщения Носенко: «фактически мы бы обелили Москву». И во всех этих вопросах Слосону опять-таки приходилось полагаться на сотрудников ЦРУ, которые не допускали ни его, ни какого-либо другого члена комиссии на встречу с Носенко для личной проверки его информации. «Я просил о встрече и всякий раз получал ответ: “Ни в коем случае”», – вспоминал Слосон.