Андреевский кавалер
Шрифт:
Вадим отложил ремень с надраенной пряжкой, задумчиво уставился в угол, где тускло поблескивали серебром и позолотой несколько икон. Большие продолговатые глаза мальчишки стали грустными, черные волосы прикрыли уши, косицами налезают на воротник синей рубашки с залатанными локтями.
Ефимья Андреевна, вздыхая у плиты, нет-нет и взглядывала на примолкшего внука – небось о матери вспомнил? В абросимовскую породу, страдает молча, про себя… А смерть рядом гуляет. Чего только не нагляделись ребятишки за эти-то дни! После каждой бомбежки к поселковой амбулатории
Ребята находили у насыпи железной дороги в близлежащих кустах изуродованные осколками тела. Каждый вечер «юнкерсы», как по расписанию, прилетали на бомбежку. В сумерках оставшиеся в поселке люди с одеялами и узлами тянулись к лесу, где были вырыты стоявшими здесь в мае лагерем красноармейцами окопы и землянки. Костров не разводили, ветками отгоняли комаров, смотрели на звездное небо, прислушивались – теперь и мал и стар сразу узнавали прерывистый гул тяжело нагруженных бомбами «юнкерсов». Их не спутаешь с рокотом наших самолетов.
За окном раздался свист. Вадим встрепенулся, пригладил ладонью на голове волосы, стрельнул глазами на бабку.
– Куды тебя, наворотника, носит? – покачала головой Ефимья Андреевна. – Раньше хоть читал на чердаке, а нынче и про книжки забыл.
Вадим взял с тарелки несколько теплых блинов, свернул в трубку и, на ходу жуя, пошел к двери.
У калитки его ждали Иван Широков, Миша и Оля Супроновичи.
– Наши летят, – кивнул на небо Миша.
– Как их много! – сказала Оля.
Низко над бором шли на запад тяжелые четырехмоторные бомбардировщики с тупо обрезанными крыльями. Летели медленно, эскадрилья за эскадрильей. Случалось, над поселком завязывались воздушные бои: наши «ястребки» сражались с «мессершмиттами».
Вадим вспомнил, как серебристый «ястребок» упал сразу за клубом. Летчик не выпрыгнул с парашютом, очевидно, был убит в воздухе. Прибежавшие позже других ребята молча смотрели, как пламя пожирало клеенчатую обшивку крыльев и фюзеляжа, негромко потрескивали взрывавшиеся патроны, они отскакивали в сторону и, упав на землю, шипели. Остро пахло обшивкой и еще чем-то незнакомым.
– Из чего ж это мастерят наши самолеты-то? – удивлялся Тимаш, стоявший без кепки у кривобокой сосны. – Клеенка и фанера… Железа у нас мало, что ли?
Когда взрывался крупнокалиберный патрон, от самолета отскакивал голубоватый огненный клубок, стоявшие близко люди немного отодвигались назад. Одно краснозвездное крыло горело чуть в стороне, от шипящей резины шел удушливый запах, на какое-то время приглушивший все остальные запахи.
– Самолеты делают из легкого и крепкого алюминия, – заметил Иван Широков, не спускавший напряженного взгляда с горящего истребителя.
– Дюралюминия, – вставил стоявший рядом Вадим.
– Не знаю, из чего их делают, а горят
– За Хотьковским бором упал «юнкерс», – возразил Вадим. – Мы бегали туда, да не нашли… Там дальше болото.
– То-то и оно, что не нашли, – хмыкнул Тимаш.
– Я слышала по радио, наши зенитчики под Москвой сбили четырнадцать «юнкерсов», – сказала Оля Супронович. Глаза у нее заплаканные, на щеках белесые полоски. Девочке жалко летчика.
К самолету приблизился с багром в руках милиционер Прокофьев.
– Сгорит бедняга, и, как звали, не узнаем, – сказал он, с опаской приближаясь к охваченной огнем кабине.
Зацепил багром за кожаную куртку обгоревшего летчика и после нескольких безуспешных попыток наконец выволок тела наружу. Планшет с выжженной серединой оторвался от ремня и скрылся в огне. Оля отвернулась и громко заплакала, брат Миша взял ее за руку и отвел к дороге, там стояла привязанная к тонкой сосенке лошадь возчика молока Чибисова. Сам он вместе со всеми был у самолета. На телеге – два бидона с молоком и зеленый вещевой мешок.
– Никто тебя сюда, плаксу, не звал, – выговаривал брат. – Сидела бы себе на хуторе.
– Он ведь только недавно был живой… – всхлипывала девочка, маленький нос ее покраснел и распух, в кулаке она зажала мокрый скомканный платочек с вышивкой. Увидев, как Прокофьев и Чибисов несут к телеге на двух скрещенных палках то, что осталось от обгоревшего летчика, Оля, закрыв лицо ладонями, кинулась прочь.
Домой возвращались втроем: Вадим, Иван Широков и бледный Миша Супронович. За клубом подымался в ясное небо тощий синеватый дымок, звучно похлопывали взрывающиеся патроны.
– Прокофьев вытащил документы из кармана куртки, – сказал Иван. – Комсомольский билет обгорел – фамилию не разобрать.
– Я видел, они трое налетели на одного, – сказал Миша, – А он не отступил, принял бой.
– У-у, гады! – погрозил небу кулаком Вадим. Высоко, появляясь и исчезая в легких перистых облаках, над ними прошли «юнкерсы».
– Опять полетели Климово бомбить, – сказал Иван. – Дед говорил, что фугаска попала в кино, почти всех там поубивало, а кино знай себе крутится…
– В немецких самолетах часы вставлены со светящимся циферблатом, – вспомнил Миша. – Вот бы такие раздобыть!
– В Климове их наши зенитки сбивают, – заметил Вадим. – Говорят, за хутором Березовым подбитый «юнкерс» упал… Чего же ты часы не снял?
– Я не видел, – сказал Миша. – Мы ж утром к вам с мамкой уехали. Теперь зерно мелют в Березовом для пекарни, каждый день к нам машины ездят.
– А у нас тут «юнкерсы» редкую ночь не тревожат, – сказал Иван. – Мало кто теперь дома ночует – все больше в лесу, в землянках.
– Поймали хоть одного шпиона? – спросил Миша.
– Приходько с последним вазовским эшелоном уехал, – ответил Вадим. – Вчера ночью стреляли на двадцать шестом километре. Диверсант ракеты пускал. Военные, что ночевали в нашем доме, схватили автоматы – и в лес. Только никого не нашли.