Андреевский кавалер
Шрифт:
Когда он рассказал об этом Супроновичу, тот покачал головой:
– Тараканы – это ерунда! Сова может и почище чего сделать, Ростислав…
– Григорий Борисович, – отчеканил Шмелев, глядя в глаза Якову Ильичу. – Я не хотел бы тебе больше повторять, что Карнакова Ростислава Евгеньевича нет. Умер он, исчез в прахе, растворился в бесконечности.
Супронович отвел глаза: на него сейчас сурово смотрел офицер губернского полицейского управления. Взгляд его не предвещал ничего хорошего. И Яков Ильич – он только что хотел сказать, что не обучался
– Ладно, учту…
– Заруби себе на носу, – жестко продолжал Шмелев. – Ночью разбудят, спросят про меня, и ты скажешь: Шмелев Григорий Борисович, бывший техник Тверского вагоностроительного завода, с которым ты познакомился в скобяной лавке, когда служил там приказчиком… Я покупал у тебя гвозди для сапог и обои.
– Обоями мы не торговали, – пробормотал Яков Ильич.
– Ну замок для двери… Замки-то, надеюсь, были в вашей лавчонке?
– Были, – сказал Супронович.
Шмелев, желая как-то сгладить резкость своих слов, напомнил:
– Так о чем же мне попросить Сову?
– Жена тебе нужна, Григорий Борисович, – сказал Яков Ильич. – Одному-то небось несладко?
– Предлагаешь мне на Сове жениться? – усмехнулся Шмелев.
– Найдет она тебе в два счета молодуху, – говорил Супронович. – Она мастак и на эти дела. Не бабка, а клад.
Они сидели в буфете на втором этаже. Сыновья Супроновича играли в бильярд в соседней комнате, иногда они спорили, тогда голоса становились слышными. Один упрекал другого, что тот шары кладет не на ту полку, второй возражал: мол, надо лучше считать, а не целиться по полчаса в каждый шар…
– В комсомол тянут их, а я не велю, – сказал Яков Ильич, заметив, что Шмелев внимательно прислушивается к спору за стеной.
– Ты не прав, Яков Ильич, – заметил Шмелев. – Пусть вступают, зачем же им отставать от других?
– Чтобы мои сыны вступили в ячейку? – возмутился Супронович. – Да они, эти проклятые комсомольцы, мне жить не дают! Суют нос в мои дела, пугают картежников, а мне ведь от них хороший доход: пьют, закусывают.
– А будут парни в комсомоле, никто и лезть в твое заведение не станет.
– Мои мальцы и ногой туда не посмеют, – насупился Яков Ильич. – Чего доброго, настроят их против батьки. Я ведь у них тут как бельмо на глазу, так и норовят укусить, сволочи! А закрой я заведение, – пожрать ведь людям негде будет. Я уж не говорю о развлечениях… Не видят, молокососы, дальше своего носа! Молодежь вечером валом валит ко мне. Я попотчую выпивкой-закуской, бильярд, карты, граммофон. А у самих-то что? Глотки дерут на собраниях да в клубе митингуют…
– И все-таки, Яков Ильич, не препятствуй сынам вступать в комсомол, – посоветовал Шмелев.
– Да они и сами не хотят! – заявил Супронович и повернул голову к двери: – Семен! Ленька!
В комнату вошли двое рослых парней.
– Чего бы вам, мальцы, не записаться в этот… комсомол? – сказал Супронович.
– Ты что, батя? – вытаращился на него
Яков Ильич бросил взгляд на гостя: мол, что я говорил?
– А зовут вас в комсомол? – поинтересовался Григорий Борисович.
– Они нас ненавидят, – выдавил из себя младший, Леня.
– Митька Абросимов в клубе что-то толковал мне насчет комсомола, – припомнил Семен. – Только я его подальше послал…
– Не любите, значит, комсомол? – насмешливо посмотрел на них Шмелев.
– У них там на собраниях скукота, – почти повторил слова отца Семен. – Болтают о мировой революции, попа ругают, на нас зуб точат.
– А мы кое-кому из них холку намыливаем, – ввернул Леня.
– Зря враждуете с комсомолом, – спокойно заметил Григорий Борисович. – Против силы не попрешь. Сомнут вас… – Он с удовольствием оглядел высоких плечистых парней. – Хотя вы и не из слабаков.
– Это мы еще посмотрим, – проговорил Семен.
– Двоих мы разок спустили отсюда с лестницы, – ухмыльнулся Леня. – Так и закувыркались!
– А если придут пятеро? – спросил Шмелев.
– Справимся, – шевельнул плечом Семен.
– Десять? Двадцать?
– У нас столько и нету, – сказал Леня.
– Будет, – продолжал Григорий Борисович. – И воевать в открытую с ними – бессмысленная трата времени. У вас водка и крепкие кулаки, а у них – идея, одержимость… Вон что в газетах пишут: комсомольцы строят города, восстанавливают шахты, домны возводят. Батька враг – сын на него в ГПУ заявляет. Они и есть одержимые! А почему бы вам не вступить в ячейку, или – как она теперь называется – организацию, и не строить вместе со всеми социализм? Говорите, двоих спустили с лестницы? А зачем? Надо было их, наоборот, приголубить, угостить, как дорогих гостей.
– Еще чего! – не выдержал Леня и недоумевающе посмотрел на гостя. – Да у меня руки отсохнут им подавать!
– Советую вам подружиться с ними, пригласить в кабак, а придут целой компанией – вы всех хорошо встретьте.
– Этак я вылечу в трубу, – угрюмо заметил Яков Ильич. – На дармовщинку-то выпить-закусить много желающих найдется!
– Если комсомольцы и партийцы будут у вас в заведении чувствовать себя как дома, вам же лучше. А даром им подавать никто вас не заставляет. Пусть пьют-гуляют, песни поют.
– Учинят тут драку, всю посуду перебьют, – ввернул Супронович.
– Это лишнее, – заметил Шмелев. – Большие скандалы вам ни к чему, а то быстро заведение прикроют. Но держать их в узде можно! У вас ведь, Яков Ильич, есть гроссбух? Все, что напьют-нагуляют, туда записывайте. Порядок, он прежде всего. Как это говорят? Деньги счет любят!
Заартачившиеся поначалу молодые Супроновичи теперь слушали Шмелева внимательно.
– Кстати, с комсомольским билетом в кармане вы будете себя чувствовать здесь хозяевами. А то придумали: с лестницы спустим! Власть нужно уважать, ломать перед ней шапку. Да если лишний раз и в ножки поклонитесь – спина не сломается.