Андрей Белый. Новаторское творчество и личные катастрофы знаменитого поэта и писателя-символиста
Шрифт:
Но мечтателя Дарьяльского ждет не воскресение, а гибель. «Красная тайна» России оборачивается для него темным мороком, зловещим миражом. Вместо религии Святого Духа находит он в народе «согласие голубя», руководимое злым колдуном Кудеяровым.
Потрясающе изображено Белым радение в Кудеяровой избе, черная магия столяра, материализация «духовного чада», бесстыдная пляска Матрены под бормотание страшного старика: «Сусе, Сусе, стригусе; бомбарцы… Господи помилуй». Глаза Дарьяльского открываются. «Он уже начинал понимать, – пишет автор, – что это – ужас, петля и яма: не Русь, а какая-то темная бездна Востока прет на Русь из этих радением истонченных тел. „Ужас!“ – подумал он».
Кудеяров начинает ненавидеть Дарьяльского: нет у него «силы»; не зачала от него Матрена; нужно его устранить. Он сговаривается с кузнецом Сухоруковым, заманивает его в дом Еропегина, и там, во флигеле, четыре мужика-«голубя» его убивают.
Трагедия Дарьяльского истолковывается теософом Шмидтом. В его уста автор вкладывает самые заветные
Вот что говорит Кате «посвященный» Шмидт о Дарьяльском – Белом:
«Петр думает, что ушел от вас навсегда. Но тут не измена, не бегство, а страшный, давящий его гипноз: он вышел из крута помощи, и враги пока торжествуют над ним, как торжествует враг, глумится над родиной нашей: тысячи жертв без вины, а виновники всего еще скрыты; и никто не знает из простых смертных, кто же истинные виновники всех происходящих нелепиц… Все, что ни есть темного, нападает теперь на Петра… Верьте мне, только великие и сильные души подвержены такому искусу; только гиганты обрываются так, как Петр; он не принял руку протянутой помощи: он хотел сам до всего дойти; повесть его и нелепа, и безобразна: точно она рассказана врагом, издевающимся над всем светлым будущим родины нашей».
Этот «враг» реализуется в бредовых образах провокаторов в романах «Петербург», «Котик Летаев» и «Москва».
«Серебряный голубь» – произведение удивительное. В нем противоречия, взлеты, провалы, нагромождения, сатира, лирика, философия; изобразительность, граничащая с галлюцинацией, магия слов и образов, гоголевский гротеск, захватывающая музыка, чистейшая поэзия. В искусстве Белого – проблески гениальности и первые симптомы душевной болезни: трагическое зрелище большой надломленной души.
«Верьте мне, – говорит Шмидт, – только великие и сильные души подвержены такому искусу…»
Роман появился в печати в издательстве «Скорпион» (М., 1910), был переиздан в издательстве «Пашуканис» в 1917 году и в издательстве «Эпоха» (Берлин) в 1922 году.
Глава 7
«Петербург». Антропософия
(1912–1916)
Роман А. Белого «Петербург» – самое сильное и художественно выразительное из всех его произведений. Это – небывалая еще в литературе запись бреда; утонченными и усложненными словесными приемами строится особый мир – невероятный, фантастический, чудовищный: мир кошмара и ужаса, мир извращенных перспектив, обездушенных людей и движущихся мертвецов. И он смотрит на нас фосфорическими глазами трупа, парализует ужасом, околдовывает гипнотическим внушением. Самое жуткое: этот мир, придуманный гениальным безумцем, реально существует. По сравнению с ним фантастические сны Гофмана и Эдгара По, наваждения Гоголя и Достоевского кажутся безобидными и не страшными. Чтобы понять законы этого мира, читателю прежде всего нужно оставить за его порогом свои логические навыки: здесь упразднен здравый смысл и ослаблены причинные связи; здесь человеческое сознание разорвано на клочки и взрывается, как адская машина «в форме сардинницы». «Топография» этого мира – строго геометрична: Петербург с прямыми линиями проспектов и плоскостями площадей воспринимается автором как система «пирамид», треугольников, параллелепипедов, кубов и трапеций. Это геометрическое пространство населено абстрактными фигурами. Они движутся механически, действуют как заводные автоматы и произносят заученные слова. Роман перегружен событиями, которые не нарушают его мертвенной неподвижности. Живет только Петербург – призрак-вампир, материализировавшийся из желтых туманов среди финских болот, живет Медный всадник, «чьей волей роковой» город был вызван из небытия.
Герой романа – сенатор Аполлон Аполлонович Аблеухов – помешан на «регламентации» и управляет Россией циркулярами из «математической точки» своего кабинета. Два с половиной года тому назад от него сбежала жена Анна Петровна, прельстившись итальянским певцом Миндалини. Сын сенатора – Николай Аполлонович – изучает Канта и интересуется «революционерами». Когда-то он дал «партии» какое-то неосторожное обещание. К нему является террорист – студент Дудкин – и передает на хранение «сардинницу» – бомбу с часовым механизмом. Николай Аполлонович влюблен в жену офицера Ликутина – Софию Петровну, напоминающую собой японскую куклу. Но она к нему неблагосклонна. Он надевает красное домино и пугает ее на балу. Происходит скандал: красное домино попадает в хронику происшествий. Ликутин ревнует и страдает: пытается повеситься, но срывается. Провокатор Липпанченко подкидывает Аблеухову-сыну письмо: партия-де требует, чтобы он взорвал своего отца. Ликутин решает расправиться с соперником и отрывает ему фалду сюртука. Студент Дудкин покупает ножницы и вспарывает Липпанченко. Жена сенатора возвращается к мужу после неудачного романа с итальянцем. Наконец, в кабинете
В призрачном городе сталкиваются две сумасшедшие идеи: реакция в лице сенатора Аблеухова и революция в образе «партийца» Дудкина. Обе они равно ненавистны автору. Васильевский остров – очаг революции – восстает на Петербург – оплот реакции. Холодом смерти веет и от старого, гибнущего мира, и от нового, несущего с собой гибель. И там и здесь один символ – лед. Ледяное царство-реакция, но и революция – «ледяной костер». Противоположности совпадают: Петербург, над которым сенатор Аблеухов, как огромная летучая мышь, простер свои черные крылья, – творение «революционной воли» Петра. Адский Летучий Голландец – Петр – «Россию вздернув на дыбы» – первый русский революционер. Аблеухов – татарского происхождения: в нем живет темная монгольская стихия; начало Аримана, неподвижности, сна, Майи; древнее, исконное небытие, грозящее поглотить Россию. Но и социализм для Белого тоже «ложь монголизма»; черный призрак Шишнарфнэ, с которым борется и в когтях которого погибает террорист Дудкин, – потомок Ксеркса, темная сила, влекущая Россию в первоначальное ничто.
В берлинской редакции «Петербурга» 1922 года Дудкин читает загадочное письмо, начинающееся словами: «Ваши политические убеждения мне ясны, как на ладони». В измененном контексте этой редакции оно совершенно непонятно. Смысл его выясняется в рукописной, «журнальной» редакции 1911 года. Этот невероятный документ следует привести целиком: «Ваши политические убеждения мне ясны, как на ладони: та же всё бесовщина, то же всё одержание силой, в существовании которой я не могу больше сомневаться, ибо я видел Его, говорил с Ним (не с Богом). Он пытался меня растерзать, но одно святое лицо вырвало меня из нечистых когтей. Близится эфирное явление Христа; остается десятилетие. Близится пришествие предтеч и одного предтечи: кто такое спасшее меня лицо – предтеча или предтечи – не знаю. России особенно будет близко эфирное явление, ибо в ней колыбель новой человеческой расы, зачатие которой благословил Сам Иисус Христос. Вижу теперь, что Вл. Соловьев был инспирирован одной раз-воплощенной высшей душой (само посвящение), что связало в нем пьяный путь с культом Софии, бессознательно загнало в Египет и т. д. Это в связи с тем, о чем нижегородская сектантка Н. П. (помнишь, наша знакомая?) так мучительно бредила… Лев Толстой – перевоплощение Сократа: он пришел в Россию в нужное время для морального очищения. Ясная Поляна – звезда России. Мобилизуются темные силы под благовидным покровом социальной справедливости.
В социализме, так же как в декадентстве, идея непроизвольно переходит в эротику. В терроризме тот же садизм и тот же мазохизм, как в желании растлить, как и в ложном искании ложного крестного пути. Чаяние светлого воскресения человечества переходит в сладострастную жажду крови, чужой, своей собственной (все равно). Отряхни от себя сладострастную революционную дрожь, ибо она – ложь грядущего на нас восточного хаоса (панмонголизм)».
В свете этого письма идейный замысел «Петербурга» раскрывается до конца. И старая Россия, и новая ее реакция и революция – во власти темной монгольско-туранской стихии. Единственное спасение – «тайное знание» – антропософия. Россию спасет «эфирное явление Христа», и в ней родится новая человеческая раса.
Закончив свой роман, Белый уехал в Дорнах и душою и телом предался «учителю» – Рудольфу Штейнеру. Композиция «Петербурга» обусловлена ее антропософской подпочвой.
Подготовляя новое издание романа в 1922 году, Белый подвергает текст 1913 года коренной переработке. Времена переменились, а с ними изменилось и настроение автора: после Октябрьского переворота 1917 года Белый меняет свое отношение к революции: резкие выпады против «социалистов» и «террористов» смягчаются; выпускается глава «Митинг», исчезают интеллигентный партийный сотрудник, пролетарий сознательный, пролетарий бессознательный; два еврея-социалиста, бундист, мистический анархист, «Рхассея» и «тва-рры-шшы». Революция перестает быть «ледяной» и становится огненной. Иванов-Разумник в своей статье о «Петербурге» Белого [23] справедливо указывает: «То, что в 1913 году было „тезисом“, пятью годами позднее стало „антитезисом“ – теперь вместо адского марева Белый видит в революции правду подлинной Голгофы. Не случайно с конца 1917 года он стал во главе сборников „Скифы“. Для него „монголизм“ начало ариманическое, nihil, неподвижность, а „скифство“ – начало ормуздическое, явь „to pan“, категория огня, движение, динамизм, катастрофичность. Между 1913–1922 годами для Белого „революция – монголизм“ заменилась – „революция – скифство!“».
23
Иванов-Разумник. Вершины. Александр Блок. Андрей Белый. Пг.: Колос, 1923.