Андрей Боголюбский. Русь истекает кровью
Шрифт:
Чувствовал Федор, что немного привирает Авдотья, стараясь угодить, но была приятна ее лесть, и он не стал возражать, а принялся в свою очередь хвалить ее угощение.
Разговор у них получился непринужденный и простодушный, будто были они знакомы друг с другом давным-давно. Стало уже темнеть, когда он спохватился:
– А где твои дети?
– Вот те раз! – удивилась она. – Я их к родителям отправила. Неужто не помнишь?
– Видно, разум вино застило, – смущенно оправдывался он. – Провал в памяти случился.
– Тогда пора домой собираться.
– А чего собирать? Все кушанье съели, осталось
– Вот какие мы с тобой, боярин, хорошие едоки!
– Глянь: и народ почти весь ушел. Одна молодежь гуляет.
– Может, и нам похороводиться?
– А что ж! Душа молодая.
– Да нет уж. Отошло наше время – хороводы водить!
Пошли в город, поддерживая друг друга. Возле своего крыльца Авдотья на мгновение замешкалась, но потом легонько подтолкнула его к двери дома, сказав:
– Ладно, входи, чего уж там…
На другой день со всеми своими пожитками Федор перешел к ней. С младшим сыном, пятилетним Петром, он быстро сдружился, но старший, семилетний Игнатий, долго дичился его и не хотел разговаривать. Авдотья как-то сказала:
– Отца своего очень любил. Забыть не может.
Разъезжая по городам, Федор обязательно заворачивал на рынки, покупал что-нибудь повкуснее для ребятишек, баловал игрушками, приобретал одежонку. Постепенно и Игнатий в своих отношениях с ним заметно оттаял, перестал бычиться. Впрочем, мать вскоре объявила:
– Договорилась я с сапожником Ведомыслом, берет он его к себе в ученики. Научится, место отцовское в мастерской займет.
Во дворе у них стояла избушка, в которой трудился Степан Овражный, бывший хозяин дома, тачал обувь. Сейчас она вместе с сапожным инструментом была закрыта, ждала нового мастера – старшего сына Игнатия.
Игнатий безропотно отправился на обучение. Возвращался он поздно вечером усталый, молча ужинал и тотчас ложился спать. Ученичество оказалось очень тяжелым занятием.
Авдотья с утра пораньше садилась за прялку.
– Мы со Степаном отдыха не знали, – говорила она. – Чуть свет, он в свою избушку идет, а я прясть начинаю. В округе столько ткацких станков, только успевай повертываться, пряжу готовь. Заказами завалили. Подсчитать невозможно, сколько полотна выткано из моих ниток, сколько человек я одела, а Степан мой обуть успел. Жили мы в достатке. Проклятая война все понарушила…
Теперь о достатке семьи заботился Федор, средств не жалел, и жили они хорошо.
Зимой из Суздаля пришло ему известие, что Ефимия собирается рожать и просит приехать домой. А Федор и забыл о ней, даже во сне не снилась. Но делать нечего, пришлось закладывать зимний возок и отправляться по первопутку в далекую дорогу.
К его приезду Ефимия уже разрешилась от бремени сыном. Встретила его, лежа в постели на пуховой перине, обложенная подушками. Она осунулась, под глазами темнели круги, но взгляд был веселый и радостный.
– Посмотри, какого сына могучего я тебе подарила! – сказала она.
Рядом с ней лежало крохотное существо со сморщенным красным личиком. Никакой любви к нему Федор не испытывал, но сказал как можно более прочувственным голосом:
– Истинный богатырь! Достойным наследником будет.
– Настоящий красавец, весь в тебя! – тотчас встрепенулась Ефимия.
– Да, красотой его Бог не обделил, –
Долго в светлице Ефимии он не задержался. За время отсутствия отвык от нее, и казалась она ему чужой и далекой, и невольно приходила в голову мысль: неужели это моя жена, на всю жизнь данная? Это походило на какой-то дурной сон, хотелось освободиться от него и вновь почувствовать себя свободным, неженатым парнем, снова начать жизнь и по-новому определить свою судьбу. От Ефимии Федор поехал к Якиму. Брат жил с женой в имении, приняли они его искренне, душевно. Яким почти не изменился, был все тем же ласковым и даже немного застенчивым, преданно глядел в глаза Федора и старался угодить чем мог. Жена его тоже не отставала. Она отослала слуг и сама накрыла на стол. Затем села рядом с супругом и, подперев кулачком щеку, с улыбкой стала глядеть в лицо Федору, в каждое мгновение готовая вскочить с места и выполнить любое его желание.
Яким начал выспрашивать, как идет ремонт крепостей, а Федор интересовался делами в их имении. И тут выяснилось, что ничего толкового Яким сказать не может, а вместо него отвечала жена. Всеми делами заправляла она, а он возился с летописями, что-то переписывал, что-то подправлял и даже приступил к освещению событий Суздальского края.
– Нет у нас своей летописи, – жаловался он брату. – В Киеве имеется, Новгород давно свой свод завел, даже в Смоленске и Чернигове монахи над книгами летописными корпеют, а до нашего края никому дела нет! Решил я восполнить этот пробел, стал собирать кое-какие сведения, обобщать и приводить в порядок. Думаю начать с того времени, как Святослав пришел впервые со своим войском в землю вятичей и заставил платить дань Киеву. Непокорным оказалось лесное и дикое племя вятичей, не раз бунтовало, жило старыми обычаями, поклонялось языческим богам. Прислал к ним Владимир Святой монаха Киево-Печерского монастыря Кукшу с учеником Никоном, чтобы приобщить лесной народ к христианству, но те по наущению своих жрецов отрубили им головы. Владимир Мономах несколько раз ходил походами против вятичей, приводил их к повиновению…
– А как тебе удалось узнать столько много о нашем крае? – искренне удивился Федор, с восторгом глядя на брата. – А я жил здесь с самого детства, слышал, конечно, кое-что, но чтобы представить все цельной картиной, мне и в голову не приходило!
– Просьба у меня к тебе, – горячо проговорил Яким. – Расскажи о походе Юрия Долгорукого на Переяславль, про битвы и сражения. А я уж постараюсь написать в летописи как можно красочней!
– Красивого мало в войне, – удрученно ответил Федор. – Тем более что при речке Супои наши войска подверглись такому разгрому, что еле ноги унесли.
– Все равно! И об этом надо писать. Нестор в «Повести временных лет» не только о победах рассказывает, но и наши беды не обходит стороной. Так поделишься, брат?
Несколько дней пожил Федор у брата. И все с большим удивлением замечал, что в семье не он, а его жена верховодит. Ефросинья за короткое время возымела над супругом такую власть, что постоянно одергивала его: то не так сел, то не так встал, то с грязной обувью попер в горницу, а то и вовсе отругает ни за что. И, самое удивительное, Яким ей подчинялся и не перечил.