Андрей Боголюбский
Шрифт:
Когда Алексей возвратился в избу, старики были на ногах. Николай расставлял на столе хлеб и ложки, а дед, согнувшись над ларем, вытаскивал свои праздничные чистые порты.
– Куда ты собрался, дед?
– удивлённо спросил его Алексей.
Дед положил на лавку рубаху и штаны:
– Вот попарюсь в последний раз, соберусь, а завтра и помирать! Я уже щитника просил гроб сделать.
Алексей и Николай переглянулись.
– Не дело ты говоришь, Кузьма!
– начал Николай.
– Внука женить нужно, а ты - «помирать»! Успеешь.
Облизывая языком сухие губы, дед промолвил:
– Нет
Старик оперся ему на руку, и они вышли во двор. Алексей рассказывал деду о новом княжеском заказе, о том, что княжой дворский обещал расплатиться за прежние работы. Старик слушал, устало кивая головой.
После бани Алексей проводил его, одетого во всё чистое, в избу и положил на лавку. Дед лежал, скрестив руки на груди, далёкий от всего, что делалось в избе. Только теперь Алексей понял, что дед Кузьма говорил правду. Бледное его лицо сделалось совсем восковым, глаза ввалились, губы посинели. Старик кузнец лежал строгий, словно сошедший с иконы, которую видел Алексей в княжеской церкви в Боголюбове.
На другой день в избу стали заходить соседи. Сняв в дверях шапку, крестились у порога, молча подходили к умирающему. Приходили проститься кузнецы и плотники, каменщики и злато кузнецы, гончары и кожевники.
Деда Кузьму положили на «покойную лавку», под голову постелили пасхальный столешник - чистую скатерть, которой был накрыт стол на Пасху. На божнице мигала свеча.
Соседки-старухи в красном углу накрыли стол белой скатертью с красной перетканкой по краю, положили каравай хлеба и деревянную солонку. Чтобы душа деда омылась и легко отправилась в дальний путь, на столе рядом с восковой свечой поставили чашу с чистой водой.
В тихом шёпоте людей Алексей слышал много похвального деду. Умелец был, что и говорить, - знал своё дело. Немало поработал. Не одному ратнику спас жизнь своей кольчугой и крепким мечом. Моргая глазами, щитник говорил Николаю:
– Всё Федорец виноват! Кузнец его, окаянного, догонит на том свете - он ему покажет! Кабы не пытка на епископском дворе, старик жил бы да жил…
Изба огласилась причитаниями женщин. Высокая чёрная старуха вышла вперёд. Подперев щёку ладонью, начала тихо, постепенно повышая голос:
Сударь ты наш, родимый батюшка, Куда же ты, батюшка, это собрался? В какую, батюшка, путь-дороженьку?В голосе её уже слышалось едва сдерживаемое рыдание:
И кто к тебе, батюшка, приходил на думушку? И кто тебя, батюшка, уговаривал?Алексей вышел во двор.
Хоронить деда Кузьму собрался чуть не весь город. Проводить старого оружейника в последний путь пришли и княжие воины, которым он много поделал оружия и доспехов за свою долгую жизнь. Плотники и тесляры принесли долблёную дубовую колоду, вниз положили сено, стружки, несколько берёзовых веников, которыми мели пол. Всё накрыли
Рядом с Алексеем шёл мечник Прокопий. Суровое лицо было спокойно. Когда один из отроков споткнулся о камень, мечник встал на его место и подставил плечо под гроб.
Спустились по скользкой, глинистой улице в овраг, медленно потянулись кверху. Толстый буйноволосый дьякон о чём-то переговорил со священником, откашлявшись, затянул басом, остальные подхватили. Алексей слушал, не вникая в слова, тяжело переставляя ноги. В голове ещё никак не могла уложиться мысль, что дед умер. Когда он подошёл помочь воинам нести гроб, на него посмотрели удивлённо:
– Что ты, разве можно родного?
На кладбище, густо поросшем травой и кустарниками, с небольшой берёзы, стоявшей окно свежевырытой могилы, с шумом поднялась стайка воробьёв. На кучу жёлтой глины поставили гроб, священник начал службу.
Печальный обряд был краток. Застучали о крышку гроба комья земли. Алексей подошёл и бросил горсть…
– Вот и похоронили деда!
– сказал Алексею Никита, когда они возвращались домой…
Алексей ему не ответил.
Арина шла позади в толпе женщин. Алексей стал на обочину канавы, пропустил всех, а затем взял её за руку, и они пошли вместе.
4
Как-то днём полез Алексей за божницу, где лежал у них заготовленный для работы кусок серебра. Случайно рука нащупала что-то твёрдое, завёрнутое в тряпицу. Алексей вытащил нож, взятый у дружинника, которого убил Прокопий под Киевом. Тускло мерцало серебро на чёрном дереве. На лезвии, у самой рукоятки, отчётливо виден был знак княжеского мастера.
Подошёл Прокопий, молча повертел нож в руке.
– Чудно! Сделал его владимирский мастер, а оказался он у воина в Мстиславовой дружине.
Мечник возвратил нож, задумчиво прошёлся по избе, заложив руки за спину.
– Узнать бы имя его последнего хозяина…
– А для чего тебе это нужно?
– спросил его Алексей.
Мечник криво усмехнулся:
– Проведаю имя воина - буду знать, за упокой чьей души свечку ставить.
Алексей понял, что мечник что-то задумал.
Трудно было сказать, какими путями попал этот нож под Киев. «Да и так ли интересна эта история?
– думал Алексей.
– Нож мог купить во Владимире киевский купец, мог, наконец, быть потерян и кем-нибудь из владимирских воинов…»
Вечером Прокопий спрятал нож за пазуху и вышел. Возвратился он совсем поздно. Нож, как всегда, положил за икону. Спрыгнув с лавки, сказал хмуро:
– Показывал одному оружейнику. Говорит, что мастер, сделавший этот нож, умер. Ученик его женился на московлянке, в Москве теперь. Буду на Москве, обязательно навещу его… Алексей, - спросил Прокопий, - а ты на обратном пути в Москве к вдове той не заходил?
– Зачем?
– Конечно, не свататься.
– Чудно говоришь ты, Прокопий!