Андрей Снежков учится жить

Баныкин Виктор Иванович

— Эй, Фомичев, — крикнул бородатый старик в ушанке, сидевший на борту пристани. — Возьми с собой бабу, ей в Отрадное.

— А кто она такая? — спросил Константин, подняв вверх голову. — Цыганка, что ли?

— Я русская, — застенчиво сказала женщина, подходя к перилам мостков. — У меня брат, Авдей Никанорыч Хохлов в Отрадном живет. Он на промысле работает. Я бы пешком пошла, да дети не дойдут, сил у нас совсем нет...

— А ты откуда сама будешь? — спросил бакенщик, снова остановив на женщине холодно-серые,

строгие глаза.

— Из под Воронежа... От немцев убежали. Колхозники мы, — торопливо проговорила женщина.

— Садись, — сказал Константин, — только спокойно, лодка у меня вертлявая, перевернете еще.

Поставив в лодку девочку, женщина села на лавку и протянула руку мальчику:

— Осторожно, Миша.

— А я сам, — сказал мальчик и смело шагнул в лодку.

Константин снял пиджак, оттолкнулся кормовиком от мостков и сел за весла. Километра два он греб молча, изредка бросая исподлобья на пассажиров быстрый, угрюмый взгляд.

Женщина смотрела на высокие горы с непролазными зарослями орешника и торчащими над ними тонкими, как свечи, соснами, на светлую, манящую даль просторной реки, сливающуюся на горизонте с голубизной безоблачного неба, и на глазах у нее навертывались слезы.

— Мама, ты опять плачешь? — негромко, с укором и лаской в голосе сказал мальчонка, прижимаясь щекой к руке матери.

— Нет... Я не плачу... Я так это...

Женщина провела ладонью по голове девочки, смирно сидевшей у нее в ногах, и вздохнула.

— Вы так, налегке, или вещи какие на пристани остались? — спросил Константин.

— Немец у нас все разграбил... А деревню спалил. Богатый был колхоз, теперь ничего не осталось.

— Да что ты... спалил? — переспросил Константин, переставая грести.

— Всю, как есть... — сказала женщина. — Выгнали ночью всех до единого в чистое полюшко, разграбили добро наше, а дома пожгли...

Она уронила на колени руку, державшую на груди одеяло, Константин увидел ее наготу и содрогнулся.

Он взялся за весла и уже больше ни о чем не спрашивал.

В Отрадное приплыли около полудня. Женщина вылезла из лодки и стала благодарить бакенщика. Мальчик и девочка вошли в воду и, смеясь и брызгаясь, принялись мыть ноги.

Константин взял с сиденья пиджак, протянул его женщине.

— Возьми, — сказал он.

— Не надо, зачем это вы? — еле слышно проговорила женщина, и щеки ее покрылись бледным румянцем.

— Возьми, — повторил опять Константин, — нечего стыдиться.

Он бросил на руки женщины пиджак, отвернулся, крепко потер ладонью лоб.

* * *

Теперь Маша стала спокойнее и жизнерадостнее. Возвращаясь с работы, она обедала, помогала Катерине убирать со стола посуду и, не дожидаясь прихода подруги и жены бухгалтера, садилась за швейную машинку... А поздним

вечером, оставшись в горнице одна, Маша шила кружевные чепчики, распашонки, простыни и все думала, кого она родит: сына или дочь? Павел желал, чтобы у них родился сын, а Маше хотелось, чтобы была девочка.

Собираясь спать, она перечитывала письмо мужа, а потом уже ложилась в постель. Помечтав немного о том времени, когда в мире наступит покой и счастье и Павел вернется к ней, она тихо засыпала.

Раз как-то Маша пришла из конторы необычайно взволнованной.

— Катюша, — сказала она, прижимаясь к невестке плечом. — Нам нынче благодарность вынесли. За пошивку белья. Честное слово!

И весь вечер глаза у Маши светились большой радостью.

В субботу с поста приехал помыться в бане Дмитрий Потапыч. Он вошел в горницу, увидел детское приданое, разбросанное по столам и стульям, и растрогался. Старик подержал в руках легкую, как пушинка, рубашечку и сказал Маше:

— Мареюшка, а ты смотри, не утруждай себя шибко...

Отзвук сердечного отношения уловила в его голосе Маша и с благодарностью взглянула на старика.

В это время прибежал со двора чумазый и загорелый Алеша.

— Дедушка! Иди в баню. Готова! — закричал он, сверкая перламутровыми белками.

Старик взял под мышку свернутое трубкой белье и направился в баню. Он всегда ходил в баню первым. Ее топили жарко, так, что уже в предбаннике лицо обдавало сухим горячим воздухом.

Дмитрий Потапыч разделся и, немного приоткрыв тяжелую разбухшую дверь, боком пролез в баню. Едва он переступил порог и прихлопнул за собой дверь, как грудь словно сдавило тисками и нечем стало дышать.

— Хорошо, — крякнул он, проводя рукой по волосатой широкой груди. Тело старика было белое и молодое. На кирпично-красной шее, исхлестанной крупными и мелкими морщинами, болтался на пропотевшем гайтане медный крестик.

Дмитрий Потапыч открыл раскаленную дверку парной отдушины, зачерпнул полный ковш воды и плеснул на каменку. И тут же присел. Шевеля волосы, над головой со свирепым свистом пронесся пар.

— Добрый парок, — сказал старик и, выплеснув в отдушину еще три ковша воды, полез на верхний полок.

В избу Дмитрий Потапыч еле вошел и у порога повалился на чистые половицы.

— Испить, Алешенька, — задыхаясь, проговорил он и уронил голову на распаренную руку со вздувшимися венами.

За ним в баню пошла париться Катерина. Вернулась она через полчаса и тоже чуть стояла на ногах. Потом отправились Егор и Алеша, и уж за ними Маша. К ней пришла Катерина.

— Давеча я и помыться не смогла, — сказала она, притворяя дверь.

Теперь в бане было не так жарко, как вначале, но Маше было трудно дышать, и она попросила Катерину открыть дверь в предбанник.