Андрей Снежков учится жить
Шрифт:
«За народ головушку сложил. А я вот тут... дом себе строю», — Константин неожиданно почувствовал, как у него при этой мысли похолодели плечи и где-то глубоко внутри появилась тупая, сосущая боль.
Он остановился и, прижимая к левому боку ладонь, устало огляделся вокруг.
Начавшийся с раннего утра ветер срывал с деревьев листву и то кидал ее охапками на землю, то подбрасывал в синеющую вышину и багряно-золотыми тучами нес над лесом, над Волгой...
Константин стоял на тропинке, усыпанной светлыми листьями. Теперь даже в глухую темную ночь не
А ветер все шумел и шумел, и листья все падали и падали, застилая землю причудливыми коврами.
И этот тревожно-шумливый листопад усиливал тоску и смятение, все больше и больше охватывающие душу Константина.
Константин тронулся дальше, начиная осознавать, что теперь, после смерти Павла, в его собственной жизни должны произойти какие-то перемены, но он никак не мог решить: что же ему надо делать?
Константин никогда не замечал красоты Жигулей, привыкнув к ним с детства, но почему-то сейчас, когда он вышел из сумрачных дубовых зарослей, подступающих к Молодецкому кургану с юга, и его взору вдруг открылись с головокружительной высоты необозримые пространства, он почувствовал, как сладостно защемило сердце.
Перед ним лежала Волга — тихая и светлая, с многочисленными в этом месте протоками — «воложками», омывавшими оранжево-зеленые острова и песчаные мели, а вдали до самого горизонта тянулись поля, перелески. Кое-где по берегу расположились деревни и села с еле приметными очертаниями домиков.
Серединой Волги шел буксир с караваном барж; буксир и баржи были похожи на детские игрушки, сделанные искусным мастером.
Веселы и приветливы были берега. А как нежна была бирюзовая даль реки, сливавшаяся на горизонте с чистым и высоким небом!
На самом ближнем острове, прямо перед Молодецким курганом, лежало полукругом озеро, точно оброненный кем-то назубренный серп. А на берегу стояли два багряных сверху донизу клена. В лучах заходящего солнца они казались огромным костром.
Взгляд Константина остановился на этих кленах. И ему вдруг показалось, что он видит, как ярким пламенем горит танк.
У Константина часто забилось сердце. Он шагнул в сторону обрыва и, вытирая со лба холодную испарину, сел на каменистый выступ. Какая-то неясная еще мысль настойчиво и властно начинала заполнять все его существо.
XIV
В этот вечер Дмитрий Потапыч не готовил ужина, он собирался в деревню и ждал на смену себе Константина. «Связался с этим домом и делать больше ничего не хочет», — думал с раздражением старик.
В сумерках из Отрадного приплыл Егор. Он кое-как замотал за уродливую корягу цепь от лодки и в-три прыжка одолел лесенку.
— Дедушка, — закричал он поднявшемуся со скамьи старику. — Отца тут разве нет?
— Сам видишь — нет, значит, нет, — сердито сказал старик.
Егор вытер рукавом рубахи лицо, взглянул на деда и вдруг в глазах его сверкнули слезы:
— Дедушка, дядя Паша...
Подросток не договорил и отвернулся.
— Что случилось, Егор? — старик больно взял внука за дергающееся плечо
...Дмитрий Потапыч очнулся поздним вечером. Он лежал вниз лицом возле домика и в ногах у него валялась сломанная вешка.
Когда уехал Егор и что он сам делал все это время, старик не помнил. Он сел и почувствовал боль в плече.
«Что со мной было?» — подумал он и разжал крепко стиснутую в кулак руку. На ладони лежали смятые стебельки травы, вырванные из земли с корнем.
— Травка, — сказал старик и бросил траву в сторону. Она была теперь мертвая и напоминала ему о смерти сына.
Старику захотелось встать. Но стоило ему подняться, как закружилась голова, и он почувствовал во всем теле такую слабость, словно ему пришлось прохворать несколько месяцев. Осторожно, держась за дверь, он вошел в домик и лег на кровать. Он все старался представить себе Павла, но перед глазами медленно проплывали совсем незнакомые лица. Особенно преследовал старика какой-то мужик с ехидно прищуренными глазами.
Дмитрию Потапычу подумалось, что ему близко знакомо это отталкивающее лицо, и он принялся вспоминать, где его видел. Но усилия его были напрасны... Наконец он устал и незаметно для себя уснул.
Было уже утро, когда он проснулся. Он вспомнил, что на бакенах еще не погашены фонари, проворно встали увидел, что рубаха у него разорвана от воротника до низа. И он ясно вспомнил все, что с ним было вечером, в часы безутешной скорби.
Вчера он не знал, что с собой делать, сейчас у него было тоже горе, оно будет и завтра, оно будет всегда, но оно уже больше не сможет его одолеть. Измученная душа Дмитрия Потапыча продолжала еще тосковать, но тоска эта уже начинала уступать место рассудку и мужеству.
Он спустился к берегу и посмотрел из-под руки на Волгу. Фонари на бакенах не горели.
«Кто их потушил? — подумал старик. — Константин? А где же он сейчас?.. Может, Евсеич?»
Он еще раз внимательно оглядел реку, но она в этот утренний час была пустынна и безмолвна, хотя и светило солнце.
Старик вернулся к домику и сел на свою любимую скамейку.
«Как там Мареюшка теперь? — вспомнил он о снохе. — Каково-то ей горемычной... Такая молоденькая — и вдова».
В дубняке, скрывающем крутую тропинку, которая вела на Молодецкий курган, послышалось шуршание листьев и приглушенное падение осыпавшихся камней. Дмитрий Потапыч оглянулся.
Показался Константин. Тяжелым, медленным шагом он направился к старику, сдернул с головы фуражку и опустился рядом с отцом на скамейку.
Старик посмотрел на широкую спину сына с прицепившимися к черной рубашке хвойными иголками и сказал
— Где это ты пропадал?
Константин кашлянул и ничего не ответил.
Дмитрий Потапыч достал из кармана трубку, но, вспомнив, что в кисете нет табаку, спрятал ее.
— Ты, батюшка, не гневайся на меня... Не могу я тут больше. Душа покой потеряла, — вдруг осипшим голосом сказал Константин и поднялся. — Хочу вместо Павла туда проситься...